Мистер Джастис Раффлс

Мы снова пустились в путь, Раффлс – напрягая все мускулы, я – все свои нервы, и на этот раз за один присест, шатаясь, пересекли всю лужайку; у лодочного сарая пришлось поместить тело среди росистой травы, пока я не снял свое пальто, и мы не устроили ростовщика на нем. Какое-то время отняло обсуждение лодочного сарая, темноты и ступенек внутри него; и вновь я остался один – наблюдать и прислушиваться к биению своего сердца; скоро к нему добавилось бульканье воды у носа лодки и плеск весел, пока Раффлс не причалил возле лужайки.

Кажется, мне не нужно более описывать трудности и ужас помещения неподвижной массы на борт лодки – все это было довольно отвратительно, но ради беспристрастности скажу, что трудность этой задачи затмила все остальные обстоятельства, пока не была наконец преодолена. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая, насколько близки мы были к тому, чтобы перевернуть наше суденышко и надежно спрятать жертву, утопив ее; но мне кажется, что это занятие предохранило меня от ненужных и не менее ужасных мыслей о более отдаленных перспективах. Это был как раз тот момент, когда следовало поверить Раффлсу и держать порох сухим; и, кстати, замечу, что я играл по правилам. Но это были не мои правила, а его, и цель этой игры оставалась мне неизвестной. Вообще-то никогда ранее я не доверялся моему бессменному лидеру так беззаветно и слепо или с таким бесшабашным волнением. Все же, если нам грозило худшее, и нашему немому пассажиру не суждено было больше открыть глаз, мне было очевидно, что мы находимся на пути, быстро и верно превращающем непредумышленное убийство в предумышленное в глазах любого британского суда; пути, который мог бы запросто привести нас к гибели в руках палача.

Куда более непосредственная угроза, кажется, только и дожидалась момента посадки на борт – когда мы пытались оттолкнуться от берега, шум весел неожиданно достиг наших ушей, и пока мы хватались за свои скамейки, каноэ пронеслось вниз по реке невдалеке от нас. К счастью, ночь была еще все так же темна, и все, что мы увидели, была белая рубаха гребца, трепыхавшаяся при каждом гребке. Но у нас под ногами, на дне лодки, опираясь головой на скамью, лежал Леви, его жилет был распахнут, и белая рубашка отражала лунный свет не хуже любой другой; а его белое лицо казалось моему смущенному разуму таким сияющим, будто мы натерли его фосфором. Впрочем, я не один близко к сердцу воспринял эту последнюю опасность. Раффлс целых несколько минут сидел на своей скамье неподвижно; а когда он наконец окунул свои весла в воду, то начал грести настолько тихо, что даже я с трудом слышал их плеск, и все продолжал оглядываться на воды Стикса позади себя.

Мы так долго готовились к этому путешествию, что я был поражен тем, насколько быстро оно подошло к концу. Мы проскользнули мимо всего лишь нескольких домов с садами на берегу, и вдруг повернули в протоку, которая шла прямо под окнами одного из них, стоявшего к воде так близко, что с верхнего этажа можно было вполне легко добросить камень до Суррея на том берегу. Протока была пуста и дурно пахла; на ее берегу виднелась разваленная пристань; множество окон, глядевших на нас, были глянцево-черными и не скрывали ничего, кроме пустоты. На мой нервный взгляд, дом имел одну лишь только характерную черту – в форме квадратной башенки, которая выдавалась из фасада, нависая над рекой, и поднималась почти вдвое выше остального строения. Но это любопытное излишество только добавляло дому отталкивающие черты мрачного поместья, к которому в темноте и тишине ночи не всякий рискнул бы подойти.

– Что это за место? – прошептал я, пока Раффлс привязывал лодку к пристани.

– Это брошенный дом, Банни.

– Ты думаешь, нам стоит занять его?

– Думаю, нашему пассажиру стоит занять его – нам придется высадить его тут, живого или мертвого!

– Хватит, Раффлс!

– На этот раз, думаю, понесем вперед ногами…

– Замолчи!

Раффлс стоял на коленях на пристани – к счастью, она была как раз на уровне наших уключин – и протягивал руки к телу.

– Подай мне его лодыжки! – прошипел он. – Ты присмотри за его торсом. Тебе не нужно бояться ни того, что ты его разбудишь, ни того, что повредишь.

– И в мыслях не было, – прошептал я, хотя никогда еще слова так не холодили мне сердце. – Ты меня не понял. Прислушайся!

Когда коленопреклоненный Раффлс затих на пристани, а я – в лодке, с безжизненным телом, простертым между нами, мы оба услышали шум и плеск весла при входе в протоку, и увидели белый проблеск на воде.

– Что за напасть! – пробормотал он с мрачной легкомысленностью, когда очередной звук затих вдали. – Интересно, кто это тут занимается греблей на каноэ посреди ночи?

– А мне интересно, что он успел заметить.

– Ничего, – ответил Раффлс, как будто двух мнений на этот счет быть не могло. – Что мы сами уверенно видели, кроме чего-то среднего между фуфайкой и носовым платочком? Нечто белое, а ведь мы всматривались, и у берега гораздо темнее, чем на главной протоке. Но скоро светает, и вот тогда нас действительно увидят, если мы не сможем выгрузить наш улов.