Мистер Джастис Раффлс

Мое имя в конце, произнесенное чуть другим тоном, и его рука на моем плече, пока он выпроваживал меня – вот и все, что примиряло меня с его несносным обращением, единственное, что давало мне повод испытывать комфорт и уверенность до самого отбытия ночным почтовым от Черинг Кросс.

Могу сказать, с благодарностью судьбе, что Раффлс к тому времени уже пришел в себя, хотя он не вполне оставил опасения насчет преследования, вызвавшие его первоначальное беспокойство. Он всего лишь оживился, когда увидел огни набережной, бегущие слева и справа от путей. Я помню, как он заметил, что они – лучшее ожерелье на свете, а Биг-Бэн – настоящий Кохинор лондонских огней. Но он также не обделил вниманием и холщовую сумку, из которой я извлек наконец холодные закуски. Несколько раз он качал головой, с юмористической смесью упрека и симпатии; ведь я с раскаянием и паузами, полными печали, поведал ему, как выпивал в кабачке у реки вместо того, чтобы поспешить в город, но встреча с Маккензи меня протрезвила.

– Бедный Банни! Не стоит больше об этом говорить; однако не там мы должны были оказаться с семи до восьми – клянусь, это был лучший ужин, который я заказывал в жизни. И подумай только, нам ни кусочка от него не досталось!

– И тебе тоже? – спросил я, и мое раскаяние превратилось в угрызения совести, когда Раффлс покачал головой.

– Не волнуйся, Банни! Я всего лишь беспокоился о том, чтобы увидеть тебя целым и невредимым. Вот почему я так дулся, когда ты наконец появился.

Я выразил ему громкие соболезнования, и от чистого сердца стал уговаривать Раффлса разделить содержимое моей холщовой сумки; но не таков он был. Заменить пир, который он готовил, на сэндвичи и вареные яйца было бы куда хуже, чем просто остаться голодным; впрочем, я не стеснялся, так как даже не знал, что я упустил. Не то чтобы Раффлс был особенно голоден, он просто желал бы в последний раз отобедать на британской почве.

Эти слова и то, как он их произнес, привели меня в чувство; ведь я ощущал, что под пенной пышностью его фраз таится какое-то разочарование. Его видимая бодрость не больше сообщала об истинном состоянии его духа, чем раздражительность там, в Олбани. Что же произошло после нашего расставания в той жуткой башне, чтобы спровоцировать это стремительное бегство безо всяких объяснений, и куда все же мы так решительно стремились?

– О, ерунда! – сказал Раффлс, совершенно неудовлетворительно отмахнувшись от моего первого вопроса. – Ты же понимаешь, что мы не могли долго ждать после того, как бедняжка Шейлок, как в песне поется, «вернется в дом родной».

– Но я думал, ты приготовил ему на подпись еще что-то?

– Верно, Банни.

– И что же это было?

– Простое изложение всего того, к чему он меня склонил, и того, что передал мне за работу, – сказал Раффлс, безмятежно прикуривая «Салливан». – Можно назвать это распиской за письмо, которое я выкрал, а он уничтожил.

– Так он подписал признание?

– Ради нашей безопасности я настаивал на этом.

– Но если мы в безопасности, зачем мы бежим?

Раффлс пожал плечами, пока мы проносились мимо огоньков платформы Херн-Хилл.

– От такого умного противника не защититься, Банни, если только ты не отправишь его в иной мир или не отгородишься от него частью этого мира. Он, возможно, придержит язык в ближайшие сутки – полагаю, он так и поступит – но это не удержит его от того, чтобы послать старину Маккензи, дабы тот присматривал за нами день и ночь. Но мы ведь не собираемся день и ночь быть под присмотром. Для начала отправимся в кругосветное путешествие, и мы еще даже не отъедем далеко, как мистер Шейлок сам попадет в капкан; то проклятое письмо не было единственным свидетельством против него, можете мне поверить. А потом мы вернемся на облаках славы и в облаках сигарного дыма. Вот тогда мы получим второй шанс, Банни и у нас будет больше сил, чтобы реализовать его!

Но это меня не убедило. Что-то еще стояло за этим внезапным позывом и его немедленным исполнением. Почему он никогда не делился со мной своим планом? Может, потому что он еще не сложился до окончания утренней аферы в банке Леви, что само по себе могло быть причиной умолчания. Но Раффлс, конечно, рассказал бы мне все, если бы я появился в семь: он не хотел давать мне много времени для сбора вещей, добавил он, поскольку беспокоился о том, чтобы мы не производили впечатления людей, бегущих подальше.

Мне показалось это по-детски легковесным объяснением, вообще Раффлс обращался со мной как с ребенком, к чему я, впрочем, привык; но сейчас более чем когда-либо я чувствовал, что Раффлс неоткровенен со мной, что он скрывает свой побег от чего-то большего, чем мстительный Дэн Леви. В конце концов ему пришлось признать, что это так. Но мы проехали еще Ситтингборн и Фавершам, прежде чем я смог осознать и оценить последнее открытие относительно Эй Джей Раффлса.