Вдруг изнутри высунулась коричневая рука, ухватила палку и вырвала ее у провожатого, отчего он, а также детишки развернулись и бросились наутек, как будто из темного жилища показалась рука Дьявола. Первым порывом Мэтью было тоже бежать, но он остался стоять в одиночестве, дожидаясь, что будет: сегодня он уже повстречался с Сатаной, и бесу поменьше не сравниться с Моргом.
Из-за оленьей шкуры вышел индеец и устремил на Мэтью взгляд глаз, похожих на кусочки черного кремня. Роста он был почти такого же, как Мэтью, может быть, года на три-четыре постарше, хотя возраст у туземцев трудно определить. Он был лыс, если не считать скальповой пряди, торчавшей, по их обычаю, на затылке, но ни перьев, ни головного убора, какие Мэтью видел на других, на нем не было. Не было у него и татуировок на лице, но шея и голая грудь под расстегнутой безрукавкой из оленьей кожи были испещрены синими царапинами и кривыми линиями, более похожими на следы самоистязания, чем на какие-либо символы. На запястьях и сразу над локтями были вытатуированы синие кольца. Он был худ, даже, пожалуй, костляв — все ребра торчали наружу, а под встревоженными глазами лежала чернота. На нем была традиционная набедренная повязка, легины и мокасины, а на шее висел кожаный шнурок с небольшой тотемной фигуркой, вырезанной из дерева, — Мэтью показалось, что это человек с двумя головами.
Индеец бросил взгляд в ту сторону, куда ушли все остальные. Профиль у него был ястребиный, лицо — скуластое, выражение — мрачное. Затем он еще раз оглядел Мэтью и отчетливо сказал:
— Англичанин.
— Да!
Мэтью испытал облегчение, услышав слово, произнесенное почти так, как это сделал бы уроженец Нью-Йорка.
— Это из-за вас весь этот сыр-бор?
— Из-за меня. Мой друг ранен. Вы можете помочь мне найти его?
— А он здесь?
— Да, но я не знаю, где именно.
— Гм, — сказал индеец и вскинул черные брови. — Как он был ранен?
— Ножом. В спину.
— Ваши руки. — Туземец показал на них палкой. — Они, кажется, не в очень хорошем состоянии.
— Меня сейчас волнует, что с моим другом, — ответил Мэтью.
— Значит, он вам действительно друг, ведь я вижу, что вам больно. Что случилось?
— Да это не важно. Я просто хочу знать, где он. Его зовут Хадсон Грейтхаус.
— Хорошо. — Индеец кивнул. — Если он здесь, то им занимаются сестры-знахарки.
— Отведите меня туда.
— Нет, — ответил его собеседник, — не отведу. Сестры не любят, когда их беспокоят во время работы, — объяснил он, увидев гримасу отчаяния на лице гостя. — Лучше им не мешать. А у вас-то есть имя?
— Мэтью Корбетт.
— Не желаете ли войти в мой дом и выпить чаю, Мэтью Корбетт?
— Чаю?!
— Эту скверную привычку я приобрел в Лондоне, — сказал индеец. Он бросил палку обратно на землю и отдернул оленью шкуру. — Входите. Отказываться от официального приглашения — дурной тон.
Он подождал, пока Мэтью пытался понять, что за диковинный сон ему снится и как скоро он сможет проснуться. Мэтью начинал чувствовать всю боль, нахлынувшую на него от обожженных веревкой рук и порезанных камнями ног. Ушибленное левое плечо как будто омертвело. К этим ощущениям добавлялась непреодолимая усталость, сопутствуемая безысходной тоской. Это из-за него Грейтхаус сейчас умирает, а может быть, уже и умер. Из-за него оказался на свободе Морг, и это, наверное, хуже всего. Но сейчас нужно на время забыть об этом и сосредоточиться на настоящем моменте: только так можно пережить то, что его ждет.
— Спасибо, — сказал Мэтью и вошел в обиталище индейца.
В центральном очаге догорали остатки дров. Вокруг были предметы повседневного обихода: лежанка для сна, деревянная полка с одеялами, шкурами и одеждой, несколько деревянных мисок и глиняных чашек для питья, ведро из коры для воды и другие необходимые вещи. Мэтью заметил, что к стене прислонены несколько копий, два лука и колчан со стрелами. Этот человек, несомненно, охотник, иначе он не смог бы выжить. Но почему он живет здесь один и нет никаких признаков того, что у него есть жена и дети?
Можно сказать, что Мэтью получил ответ на свой вопрос, когда индеец сел, скрестив ноги, перед очагом, налил из деревянного горшка какой-то черной жидкости в две маленькие глиняные чашки и тихо спросил:
— Вы ведь не боитесь безумия?
— Простите?
— Безумия, — повторил индеец. — Я сумасшедший.
— Нет, — с некоторой опаской ответил Мэтью. — Не боюсь.
— Ну тогда хорошо. — Он протянул Мэтью одну из чашек, и тот принял ее. — А все тут боятся. Поэтому я… — Он замолчал и наморщил высокий лоб, подыскивая нужное слово. — Изгой, — продолжил он. — Или почти изгой. Довольно скоро я им стану: мне становится все хуже. Пейте, пейте. Как говорят в вашей стране, взбодритесь.
Он поднял свою чашку, как будто провозгласил тост, поднес ее к губам и залпом выпил жидкость.