Читаем Мистерии (пер. Соколова) полностью

— Нтъ, это я должна разсказать! Знаете, что мн сейчасъ сказалъ господинъ Ойенъ? Господинъ Нагель, вы однакоже не всегда находили Гладстона такимъ великимъ человкомъ, какъ сегодня. Онъ однажды слышалъ васъ въ Христіаніи, — въ рабочемъ союз — не правда-ли? — гд отъ васъ Гладстону таки порядкомъ досталось. Да, вотъ я васъ вывела на чистую воду! Что же это — правда?

Хозяйка дома говорила это съ величайшей любезностью, съ улыбающимися губами и шутливо приподнявъ указательный пальчикъ. Она повторила свой вопросъ о томъ, правда ли это.

Нагель сталъ втупикъ.

— Я не помню, чтобы я когда-нибудь осуждалъ Гладстона, — сказалъ онъ. — Когда же это могло быть?

— Нтъ, я и не говорю, собственно, что вы его осуждали, — возразилъ Ойенъ, — но вы сильно нападали на него. Я помню, вы сказали про Гладстона, что онъ лицемръ.

— Царь небесный! Лицемръ! Гладстонъ — лицемръ! — воскликнулъ докторъ. — Да что вы: пьяны были, что ли, божій человкъ?

Нагель засмялся.

— Нтъ, вовсе не былъ. А, можетъ быть, и былъ, не знаю. Похоже на то, что былъ.

— Да, похоже, Богъ свидтель, похоже, — сказалъ докторъ съ видомъ удовлетворенія.

Нагель не желалъ объясняться; мало того: онъ избгалъ этого, и Дагни Килландъ стала проситъ госпожу Стенерсенъ вовлечь его въ объясненіе.

— Заставь его еще разговаривать, — шептала она быстро, — заставь его объяснить то, что онъ подразумвалъ подъ этимъ. Это такъ забавно!

— Что именно вы хотли этимъ сказать? — спросила тогда молодая женщина. — Когда вы высказывались, должна же была у васъ быть какая-нибудь цль? Такъ сообщите же намъ ее! А кром того, доставьте намъ этимъ удовольствіе, а то будетъ ужъ слишкомъ скучно, если вы сядете играть въ карты.

— Я, право, уже не знаю, о какомъ именно случа говорить господинъ Ойенъ, — сказалъ Нагель, все еще смясь, — но… если я объ этомъ предмет не высказалъ ужъ чего-нибудь прямо-таки вопіющаго, то я и сейчасъ готовъ подтвердить свои слова. — И становясь снова серьезнымъ, онъ прибавилъ:- Я въ самомъ дл не совсмъ согласенъ съ вами относительно Гладстона. Къ сожалнію, не согласенъ! Конечно, никому не слдуетъ принимать этого къ сердцу, и я прошу извиненія, что вторгаюсь въ эту область. Вдь я вовсе не фанатикъ. Я отлично могу и помолчалъ. Видалъ ли кто-нибудь изъ васъ и слыхалъ ли кто изъ васъ, какъ онъ говоритъ? Когда онъ на кафедр, то получаешь одно впечатлніе: это человкъ удивительной чистоты, удивительной прямоты! Словно этотъ человкъ не хочетъ ничего знать, кром вещей въ ихъ чистомъ вид. Какимъ образомъ могъ онъ натолкнуться на зло и погршить передъ Богомъ? И такъ глубоко проникнутъ онъ этимъ созерцаніемъ чистыхъ вещей, что, видимо, предполагаетъ подобное же міросозерцаніе и въ своихъ слушателяхъ…

— Такъ это же именно прекраснйшая черта въ немъ! Это и доказываетъ его честность, его гуманный образъ мыслей, — перебилъ докторъ. — Слыханное ли дло, это просто безуміе!

— Ну, да я и самъ тхъ же взглядовъ; я только прибавляю это къ его характеристик, какъ прекрасную черту его образа, хе-хе-хе! Гладстонъ — провозвстникъ справедливости и правды. Умъ его застылъ въ разъ навсегда принятыхъ имъ выводахъ. Что дважды два составляютъ четыре, это для него величайшая истина подъ солнцемъ. А можемъ ли мы отрицать, что дважды два — четыре? Нтъ, разумется, нтъ; я говорю это только въ доказательство того, что Гладстонъ всегда правъ. Впрочемъ, мн лучше замолчать, — заключилъ Нагель.

Вс снова услись по мстамъ, и произошла нкоторая пауза. Случилось только что-то удивительное, и именно то, что адьюнктъ совершенно протрезвился. Когда онъ полъ, въ голов у него перестало шумть, и онъ сидлъ себ смирно и незамтно, какъ и всегда, когда голова эта была еще свжа. Онъ еще изрядно пилъ, но, повидимому, это не оказывало на него никакого дйствія, между тмъ какъ прокуроръ Гансенъ становился все веселе.

Пробило десять часовъ: снова зашла рчь о картахъ; но въ то же мгновенье раздался звонокъ въ пріемную доктора. Госпожа Стенерсенъ вздрогнула; ну, конечно, доктору таки придется теперь ухать, какая жалость! Но другіе не должны нарушатъ компанію, ни въ какомъ случа! По крайней мр до двнадцати. Фрейлейнъ Андресенъ должна снова спокойно уссться; Анна сейчасъ принесетъ еще кипятку для тодди, побольше кипятку.

— Господинъ судья, вы ничего не пьете.

Какъ же, напротивъ: судья не отстаетъ отъ другихъ.

Докторъ вернулся изъ своей комнаты; онъ проситъ извиненія; ему придется ухать; опасный случай: кровотеченіе. Ну, да это не очень далеко, черезъ два-три часа уже вернется; онъ надется застать общество еще въ сбор. Общій поклонъ всмъ! До свиданія, Іетта!

И онъ быстро вышелъ. Минуту спустя, его уже видли въ сопровожденіи другого человка бгущимъ къ пристани; вотъ какъ это было къ спху.

Жена его сказала:

— Что же намъ предпринять теперь?.. Ахъ, можете судить, какъ часто бываетъ мн скучно, когда я одна остаюсь дома, а онъ узжаетъ. Въ особенности въ зимнія ночи это ужъ слишкомъ тяжело, я тогда не всегда даже бываю уврена, что онъ вернется.

— Въ этомъ дом нтъ дтей, какъ я вижу? — спросилъ Нагель.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза