Мистерии (пер. Соколова)

— Что за шумъ вы производили весь вечеръ тамъ, въ уголку? Разскажите-ка мн лучше объ этомъ. Я только хотла усовстить васъ, когда сказала, что вы молчаливы. Вы, конечно, опять злословили, не правда ли? Это, право, отвратительно съ вашей стороны, что вы передразниваете и высмиваете всхъ и каждаго. Это правда, что онъ страшно носится со своимъ желзнымъ кольцомъ, подымаетъ его, разглядываетъ, чиститъ его; но вдь очень возможно, что онъ длаетъ это потому, что съ кольцомъ связано какое-нибудь воспоминаніе; во всякомъ случа онъ совсмъ уже не такъ кривляется, какъ вы это показываете; нтъ, не отпирайтесь, я отлично видла. Впрочемъ онъ настолько высокомренъ и такой причудникъ, что онъ этого вполн заслуживаетъ. Но ужъ ты, Гудрунъ, со своей стороны вела эту игру слишкомъ зло; онъ наврно замтилъ, что ты смялась надъ нимъ.

Гудрунъ подошла, стала оправдываться, увряла, что это единственно только по вин судьи, который былъ такъ неподражаемо комиченъ; ужъ одна только эта манера такъ говоритъ о Гладстон!

— Шш-ш… ты говоришь слишкомъ громко, Гудрунъ; ей-Богу, онъ теперь опять услыхалъ тебя, наврно, потому что онъ обернулся. Нтъ, по существу, онъ даже вовсе ужъ не такъ рисовался, а когда ему возражали вы, въ немъ не было замтно и тни гнва, не правда ли? Лицо его становилось почти грустно. Подумай: мн теперь почти больно, что мы сидимъ тутъ и занимаемся пересудами о немъ; я рада была бы, если бы этого не было. И знаешь, все, что онъ говорилъ, было въ сущности занятно. Гудрунъ, мн показалось, что я отчетливо слышала, какъ онъ вздохнулъ, когда онъ только-что оглянулся? У меня стало даже какъ-то смутно на душ… Разсказывайте-ка вашу исторію о посщеніи короля, господинъ судья.

И судья разсказалъ. Это не выдумка, а совершенно обыкновенный случай съ одной женщиной и съ букетомъ цвтовъ, говорилъ судья все громче и громче, такъ что наконецъ все общество стало слушать его. Разсказъ длился съ четверть часа. Когда онъ пришелъ къ концу, фрейлейнъ Андресенъ замтила:

— Господинъ Нагель, помните, вы разсказывали намъ вчера вечеромъ объ одномъ хор на Средиземномъ мор?..

Нагель быстро захлопнулъ альбомъ, оглянулъ всю комнату, и на лиц его появилось пугливое выраженіе. имъ опасливо возразилъ, что въ частности онъ, быть-можетъ, могъ и ошибаться, но ненамренно; онъ не выдумалъ эту исторію, это дйствительно съ нимъ было однажды.

— Да нтъ же, милйшій, я вовсе и не хотла сказать, что вы ее выдумали, — возразила она, смясь. — Вспомните только вашъ отвтъ, когда я сказала, что это было прекрасно. Вы сказали, что только разъ слышали нчто еще боле прекрасное, да и то во сн?

Разумется, онъ помнитъ, кивнулъ онъ.

— Ахъ, разскажите же намъ и этотъ сонъ! Пожалуйста, ну пожалуйста! Вы такъ своеобразно разсказываете! Мы вс вмст васъ просимъ!

Но онъ уклонился. Онъ усердно просилъ прощенья, сказалъ, что это нчто совершенно незначительное, сонъ безъ начала и безъ конца, лишь дуновеніе какого-то образа во сн; нтъ, онъ никакъ не могъ передать это словами; вдь бываютъ же впечатлнія столь смутныя, столъ мимолетныя, что ихъ успешь только почувствовать, какъ скользящій лучъ, а тамъ они снова исчезаютъ. — Вы сами можете заключить, насколько все это въ общемъ было глупо, если весь этотъ сонъ разыгрался въ бломъ, серебряномъ лсу.

Такъ, въ серебряномъ лсу. Дальше?

Онъ былъ непоколебимъ. Онъ готовъ сдлать для нея все возможное; пусть она, только испытаетъ его, но сна своего онъ не можетъ разсказать; вдь должна же она врить ему.

— Хорошо; тогда что-нибудь другое. Мы вс просимъ васъ.

Нтъ, онъ не въ состояніи; сегодня нтъ. Духъ долженъ былъ сойти на него для этого, настроеніе, не правда ли?

Затмъ послдовалъ обмнъ нсколькихъ незначительныхъ словъ, два-три дтскихъ вопроса и отвта, сущіе пустяки. Дагни сказала:

— Вы бы готовы были сдлать все возможное для фрейлейнъ Андресенъ? Что же, напримръ? Скажите намъ!

Вс засмялись этой выходк, и Дагни сама смялась. Посл краткаго размышленія Нагель сказалъ:

— Ради васъ могъ бы я сдлать что-нибудь дурное:

— Вотъ какъ? Что-нибудь дурное ради меня? Повдайте же намъ: что?

— Нтъ, такъ съ разбга я не могу этого сказать.

— Напримръ, убійство? — спросила она.

— Да, можетъ быть; я бы, пожалуй, могъ убить эскимоса, содрать съ него кожу и сдлать изъ нея бюваръ для васъ.

— Браво! Ха-ха-ха! Ну, а для фрейлейнъ Андресенъ — что могли бы вы сдлать? Что-нибудь неслыханно-хорошее?

— Да, можетъ быть, не знаю. Кстати я вдь это гд-то читалъ насчетъ эскимоса, не думайте, что это моя собственная выдумка.

Посл этого дурачества, безсодержательнаго и безсмысленнаго, оба притихли; словно каждый изъ нихъ размышлялъ о томъ, что другой могъ подразумвать подъ этимъ, какая загадка таилась надъ словами, какое значеніе эти слова заключали. На одно мгновеніе вс замолчали; но когда тотчасъ посл того пришла изъ спальни госпожа Стенерсенъ, только-что вымывшая руки и надушившаяся, Нагель подошелъ къ ней и сдлалъ замчаніе относительно канарейки, пніе которой онъ услышалъ черезъ полуоткрытую дверь въ столовую.

Адьюнктъ тайкомъ взглянулъ на часы.