Мистерии (пер. Соколова)

— Этого достаточно, боле, чмъ достаточно…. Я бы собственно говоря долженъ былъ отнять у васъ эту скляночку; но разъ у васъ не хватаетъ мужества, то….

— Нтъ, у меня не хватаетъ мужества.

Пауза. Нагель снова сунулъ скляночку въ карманъ.

Докторъ все больше и больше тяжеллъ и опускался; онъ отпивалъ изъ своего стакана. оглядывался мертвыми глазами, плевалъ на полъ. Вдругъ онъ вскрикнулъ, обращаясь въ адьюнкту:

— Эй, до какой точки ты дошелъ, Гольтонъ? Ты можешь выговорить "ассоціація идей", а?… Я не могу больше… Спокойной ночи!

Адьюнктъ открылъ глаза, слегка потянулся, всталъ и подошелъ къ окну: тамъ онъ остановился и сталъ глядть на улицу. Когда разговоръ зашелъ о чемъ-то другомъ, онъ первый подалъ примръ всему собранію: незамтнымъ образомъ прокрался онъ вдоль стны, открылъ дверь и проскользнулъ въ нее, прежде чмъ кто-нибудь усплъ это замтить. Адьюнктъ Гольтонъ имлъ обыкновеніе такъ покидать компанію.

Минутта всталъ и хотлъ также уйти, но, когда его попросили еще немножко посидть, онъ остался. Прокуроръ Гансенъ спалъ. Трое оставшихся трезвыми, студентъ Ойенъ, Минутта и Нагель, начали теперь разговоръ о литератур. Докторъ слушалъ съ полуоткрытыми глазами и не говоря ни слова. Вскор и онъ заснулъ.

Студентъ былъ очень начитанъ и стоялъ за Мопассана: надо сознаться, что Мопассанъ до самаго дна изслдовалъ тайну женской натуры и что какъ писатель о любви онъ неподражаемъ. Какое искусттво въ описаніяхъ, какое удивительное знаніе человческаго сердца! Но Нагель сталъ спорить: шумно смясь, онъ сталъ стучать по столу, кричать: онъ безъ разбора нападалъ на всхъ писателей, раздлывалъ ихъ на-чисто и щадилъ лишь немногихъ. Грудь его такъ и ходила отъ горячности и пна показывалась на губахъ.

— Писатели! Хе-хе, да, нечего сказать, очень глубоко заглянули они въ сердце человческое! Что собственно представляютъ они собою. писатели, эти преисполненныя важности существа, которыя сумли завладть такимъ значеніемъ въ современной жизни, что они такое? Сыпь, короста на общественномъ тл, раздражительные, опухшіе прыщи на подбородк, съ которыми нужно нжно обращаться, прикасаться къ которымъ можно лишь съ осторожностью и осмотрительностью, потому что они не терпятъ грубаго обращенія! Да, о писателяхъ нужно непремнно шумть, въ особенности о глупйшихъ изъ нихъ, о тхъ, которые наимене человчески развиты, о старичкахъ домовыхъ; а не то они тотчасъ начинаютъ брюжжать и собираются за границу! Хе-хе, за границу, да! Ахъ, ты, Господи, что за дивная комедія! А если найдется писатель, дйствительно вдохновенный, пвецъ, у котораго музыка поетъ въ груди, то можно поклясться чортомъ, что его поставятъ много ниже этихъ грубыхъ писателей-профессіоналовъ, которые продаютъ горькую распивочно и на выносъ. Да, да, вдь это толпа… это — большинство… а ему горечь по вкусу!.. Ну, онъ, Нагель, не знатокъ, онъ простой агрономъ съ лошадиными вкусами, а потому онъ не претендуетъ имть въ своей сторон хотя бы пятьдесятъ человкъ. Ему уже однажды случилось попасть впросакъ, высказавшись о Шекспир. Однажды, на вечернемъ собраніи. Да, онъ, дйствительно, читалъ Шекспира; онъ ршилъ достичь вершины образованности, это было для него вопросомъ чести, а потому онъ прочелъ Шекспира. Но онъ нашелъ Шекспира до жалости вялымъ, а поклонниковъ его очень, очень невзыскательными. На такія слова отозвался спеціалистъ, всталъ и гнвно сказалъ: "Да, это только ваше личное мнніе, но это еще не доказываетъ, чтобы это было мнніемъ всего свта!" Хе-хе, это не мнніе всего свта, сказалъ онъ. Боже милосердный, что за комикъ! Нтъ, ужъ, конечно, это не мнніе всего свта, но что же изъ этого? Что ему, Нагелю, за дло, если пятьдесятъ тысячъ дипломированныхъ имютъ иное мнніе, чмъ онъ? Что ему до того, что человчество считаетъ краснымъ то, что ему кажется чернымъ?… Ну, то же самое и съ Мопассаномъ. Господи Боже! Человкъ писалъ много о любви; разумется, его книги раскупались нарасхватъ; что правда, то правда. Ахъ, насколько онъ понимаетъ, есть другая, маленькая, яркая звздочка, истинный поэтъ, Альфредъ де-Мюссе, у котораго любовь является не высиженной по рутин, а тончайшей, весеннею пснью въ созданномъ имъ человк, нтъ, у котораго слова буквально пылаютъ въ строчкахъ, — этотъ писатель, можетъ быть, не иметъ на своей сторон и половины тхъ выкроенныхъ по шаблону людей, которые поклоняются Мопассану, этому ничтожеству съ необычайно грубой и бездушно чувственной поэзіей.

Нагель перешелъ вс границы. Онъ нашелъ поводъ обрушиться и на Виктора Гюго; впрочемъ, и всхъ великихъ писателей міра, онъ ршилъ послать къ чорту! Да, просто-на-просто послать къ чорту! Нельзя ли ему выступить съ однимъ, единственнымъ образчикомъ пустой и трескучей поэзіи Гюго? Ну, внимайте: "Да, будетъ сталь твоя такъ же остра, какъ и твое послднее нтъ!" Да, какъ вамъ это нравится? не чудно ли это звучитъ? Что скажетъ объ этомъ господинъ Грогардъ?