Мистерии (пер. Соколова)

При этомъ Нагель остановилъ на Минутт проницательный взглядъ. Онъ продолжалъ пристально смотрть на него и еще разъ повторилъ, не сводя глазъ съ Минутты, эту строчку Виктора Гюго. Минутта не отвчалъ; голубые глаза его страшно широко открылись, и онъ въ смущеніи отпилъ большой глотокъ изъ своего стакана.

— Да, вдь этотъ стихъ вовсе не такъ ужъ невозможенъ, — обратился къ нему студентъ.

Нагель снова заговорилъ:- Такъ? Значить, не такъ ужъ невозможенъ? При всемъ томъ, какъ ни скверно я его продекламировалъ, онъ все же оказываетъ свое дйствіе? Вотъ, поди жъ ты! Нтъ, въ такомъ случа ему слдовало бы произнести его иначе! Ему, собственно говоря, слдовало бы встать, помститься у двери и оттуда изрыгнуть эту драгоцнную поэзію поверхъ головъ всхъ присутствующихъ. Да, для того, чтобы представить Виктора Гюго въ его настоящемъ вид, его слдуетъ читать большимъ, сочно жующимъ ртомъ, иначе духъ его, такъ сказать, испаряется изъ его произведеній… Ну, да не стоитъ больше говорить о Виктор Гюго, вчная ему память! За ваше здоровье!

Они выпили.

— Вы назвали Ибсена, — продолжалъ, все еще горячась, Нагель. — Но, по его мннію, въ Норвегіи есть только одинъ писатель и это не Ибсенъ. Ннъ, только не онъ. Объ Ибсен говорятъ какъ о мыслител; но не слдуетъ ли длать маленькую разницу между популярнымъ разсужденіемъ на какую-нибудь тему и истиннымъ мышленіемъ? Говорятъ о слав Ибсена, прожужжали намъ уши его удивительной смлостью; но не слдовало ли бы установить нкоторое различіе между теоретической и практической смлостью, между безкорыстнымъ, безогляднымъ порывомъ къ возмущенію и домашнимъ, такъ сказать, кабинетнымъ бунтомъ? Одно сіяетъ въ жизни, другое ослпляетъ въ театр. Норвежскій писатель, не раздувающій самого себя и притомъ не выступающій съ булавкой вмсто копья, не былъ бы норвежскимъ писателемъ; необходимо выбрать тотъ или иной терновый кустъ и потереться о него, иначе тебя не признаютъ мужественнымъ муравьемъ. Да, смотришь на все это издали, и куда какъ занятно! Бываютъ кипучія битвы, гд проявляется мужество какъ при Наполеоновскихъ завоеваніяхъ, бываютъ и опасности и рискъ какъ на французской дуэли. Хе-хе-хе… Нтъ, человкъ, желающій произвести революцію, долженъ, приступая къ каждой вещи, быть въ состояніи, по крайней мр, держать перо голыми, а не затянутыми въ лайковыя перчатки руками; онъ не долженъ быть какимъ-то литературнымъ курьезомъ; не только литературной идеей, но подвижнымъ, дятельнымъ членомъ въ житейской сутолок. Все революціонное мужество Ибсена не подвигнетъ человка рискнуть ступить на тонкій ледъ; вся эта шумиха съ игрушечной торпедой не боле, какъ жалкая кабинетная теорія въ сравненіи съ пламеннымъ дяніемъ. Не слыхали ли когда-нибудь господа присутствующіе, какъ разрываютъ кусокъ полотна? Хе-хе-хе, весьма многозначительный шумъ!… Ну, да впрочемъ одинъ шумъ, быть можетъ, стоитъ другого, и какъ бы то ни было, мы лежимъ на брюх передъ такимъ женскимъ рукодліемъ, какъ писаніе для публики. Разумется, какъ бы все это ни было жалко, оно во всякомъ случа иметъ не меньшую цнность, чмъ вымученная нравственность Льва Толстого и вся пропаганда его бога, гнвно брызжущаго слюною. Наплевать на все это!

— На все? На все ршительно?

— Да, почти. Впрочемъ мы имемъ одного писателя, и это Бьорнсонъ въ свои лучшіе часы. Онъ нашъ единственный, вопреки всему, вопреки всмъ.

— Но разв нельзя обратить противъ Бьорнсона, вс многочисленныя обвиненія, направленныя вами на Толстого? Разв Бьорнсонъ не является также только глашатаемъ, проповдникомъ нравственности, обыкновеннымъ, скучнымъ старикомъ, писакой-профессіоналомъ и чмъ тамъ еще?