Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

…Огромная галерея открылась передо мной. Здесь же, в его кабинете, за стеллажом с книгами, была потайная дверь, которая открывалась кодовым замком из-под его стола. Она и вела в галерею. Сама по себе она являла длинный зал, в котором не было ни столов, ни стульев. Эдакая ниша, размером едва ли не больше самого кабинета. Если смотреть от входа, то дальней стены даже не увидишь — освещение устроено здесь так мастерски, что видеть можно только прямо перед собой. Зато стены подсвечены отменно — ведь здесь и располагаются главные экспонаты галереи. Это — головы. Насаженные на штыки-подставки, они словно музейные ценности выстроены в два глядящих друг на друга ряда. Эстетика смерти. Красота ужаса. Нет, у меня не возникло рвотных рефлексов при виде этой ужасающей картины. Скорее, возникло желание повнимательнее рассмотреть экземпляры коллекции моего нового приятеля — ведь они были так прекрасны. Воском подтянуты были некоторые черты лиц, ни капли крови, все они были словно живые, и смотрели на тебя как собеседники. Казалось, каждая из голов вот-вот заговорит с тобой. Вскоре мы дошли и до Лукаса.

— Но зачем? — только и смогла выдавить из себя я.

— А мне нравится, что ты спокойно реагируешь на всё это. Обычно реагируют по-другому…

— И всё же?

— Он ведь был хорват. Правая рука Туджмана, отец концлагерей. Я уже говорил тебе об этом там, в Кемире.

— Только поэтому?

— Всё, что я делаю — только поэтому.

— А деньги?

— Всего лишь приятное приложение.

— Я хотела бы осмотреть всю коллекцию целиком.

— Я предоставлю тебе эту возможность, но не сегодня. Ты слишком устала и тебе надо отдохнуть, а созерцание этой красоты требует внутреннего сосредоточения. Заходи на днях…

Обратно меня вёз тот же охранник, который любезно поделился со мной своей курткой. Мы ехали в отель, из которого Рашид уже наверняка «выписался», как скажет администратор любопытному просителю — как ответили мне в турецком отеле, из которого так же внезапно в одну из ночей исчез Лукас Хебранг. Мне нравился «Центральный парк», и я не захотела оттуда уезжать. Я взглянула на своего провожатого — правильные черты лица, но несколько глуповатое его выражение. Должно быть, хорошее либидо, подумала я, у глупых оно всегда выше обычного. На минуту он даже показался мне красивым. Любой убийца расскажет вам, что после акта лишения человека жизни почему-то неизбывно хочется секса — как будто чтобы восстановить ту потерю человечеству, которую ты только что нанёс. Я смотрела на этого мальчика как на объект страсти, а он принял мой взгляд за ищущий сочувствия (наивный).

— Не переживай, ты не сделала ничего предосудительного. Все эти чёрные толстосумы только и делают, что сосут кровь из человечества…

— Отчего так думаешь?

— Бабка рассказывала, что мы какие-то там потомки Обреновичей.

«Чёрт побери, и здесь сербский шовинизм, — с иронией подумала я. — Сам никто, а самомнения хоть отбавляй. Что ж, специфика национального менталитета, никуда не денешься».

— Это не делает тебе чести, — отрезала я. — Обреновичи были кровососы не хуже турок.

— Знаю, только всяких черномазых упорно не перевариваю, — усмехнулся он и глянул мне в глаза. Глаза у него были голубые. Мысленно я уже подписала ему приговор — спустя несколько минут окажется в моей постели.

— Слушай, — продолжал он, — а куда тебе столько денег? Что делать будешь?

— Тебя куплю.

— Как это?

— Как покупают шлюх. Хватит? Или мало? Драган ещё добавит.

— Перестань, это слишком дорогой подарок. Я согласился бы с тобой и задаром, — он смотрел на меня уже оценивающе.

— А как ты относишься к экстриму?

— То есть?

— Секс на постели, в которой ещё минуту назад лежал будущий покойник. Заводит? Меня — так невероятно.

Взгляд его загорелся, а нога вжала педаль газа в пол. Мои прогнозы на вечер оправдались…

Мальчик и впрямь оказался умелый, но глуповатый — потомку Обреновичей наверняка и положено быть таким. Мы встречались с ним следующие несколько недель чисто для секса. Недели же через две я случайно встретила в одном из городских кафе Драгана. Дружеская беседа, что могли наблюдать посетители этого места со стороны, никак не говорила о том, что разговаривают двое матёрых убийц.

— Как дела? — спросила я.

— Средне, — отмахнулся Драган. — Поступил заказ на серба, но я такие не выполняю.

— Это почему?

— Принципиальная позиция. Хотя платят хорошо.

— Глупая позиция. Деньги не пахнут. И потом, говоря так, ты подчёркиваешь наличие в себе той самой сербской твердолобости и себялюбия, из-за которых нас не воспринимают всерьёз в Европе.

— Предлагаешь пересмотреть? — усмехнулся Драган. — Есть предложения?

— Ещё как. Но только если увеличишь размер доли — на этот раз ведь и человек будет мой.

— А девочка вошла во вкус. Твоя воля, банкуй.

— Сумма?

— 500?

— Отлично, — ответила я, перебирая мысленно картины постельных сцен с потомком Обреновичей, которые нанесли стране и народу столько ущерба. Если он говорил правду — наказание будет заслуженным. Если нет — хуже для него, нечего накидывать на себя пуху. Вот уж правду говорят: «Язык мой — враг мой».

* * *