Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

— Да ничего страшного, — отмахнулся Гарашанин. — Лет шесть тому назад мы раскрыли небольшой офицерский заговор, так называемая Топольская буна. Несколько человек было расстреляно. Государственного переворота они не готовили, а вот дестабилизировать армию могли. Зачинщиками заговора выступили австрияки. В назидание мы и казнили нескольких организаторов, в числе которых был некий полковник Ефрем Маркович. Теперь вот, изволите ли видеть, откуда ни возьмись, появилась его вдова, которая во время выступления короля на площади произвела несколько выстрелов…

— Но почему вы говорите — ничего страшного?

— А вот почему. Стреляла она даже не из первого ряда, а из пятого — так, чтобы нарочито не попасть. После ареста её сразу признали сумасшедшей и отпустили. Ну, ещё бы не сумасшедшая — ждать шесть лет, и после этого вдруг решить убить короля?! И главное — организаторами Топольской буны были австрияки, которых король всячески защищает и с которыми подписывает тайные договоры…

— Какие договоры?!

— Бросьте, Ваше Величество. Об этом с лёгкой руки вашего супруга знает уже чуть ли не весь Белград. Так зачем, спрашивается, им убивать короля?

— Что же вы сами думаете по этому поводу?

Гарашанин замялся.

— Мне сложно выступать с каких-то осуждающих позиций, я ведь представитель партии напредняков, которая только выигрывает от развёрнутого королём процесса…

— Процесса? Какого?

— Как? Вы и впрямь ничего не знаете? Многие лидеры радикальной партии, в том числе Пашич, уже арестованы и вскоре будут осуждены за попытку убийства короля… Меня только одно беспокоит: наша партия и без того не пользуется в народе популярностью, и, если король не отступится от своего убеждения о том, что радикалы организовали покушение вдовы Маркович — её позиции упадут ниже плинтуса. Она превратится в политический труп!

— Вы говорили ему об этом?

— И не только я, а ещё и другие руководители партии, и причём не раз. Только он никого не желает слушать и всё время твердит о том, что это — для него повод расправиться с радикалами самыми жёсткими способами раз и навсегда.

— Но кто же, в таком случае, по-вашему, стал организатором покушения?

— Как я уже говорил, и Топольская буна, и её участники были куда ближе к Австро-Венгрии, чем вся напредняцкая партия. А ближе неё к Австро-Венгрии и её правителю только один человек…

Вечером мы, наконец, ужинали с Миланом — впервые за эти дни. Кусок в горло не лез после всего, услышанного от Гарашанина. При всей язвительности этого человека, при всей его жёсткости, уличить его во лжи не мог никто за всю его долгую карьеру — к этому инструменту политической борьбы он никогда не прибегал, и потому в выверенности и точности его слов не было у меня никаких сомнений. Чего нельзя было сказать о Милане — он уже некогда обманул моё доверие, а оно, как известно, имеет форму чашки — после появления первой трещины идеальная целостность уже невозможна.

— Послушай, — с трудом дождавшись десерта, чтобы не портить супругу аппетит, начала я. — Мне очень жаль, что всё так вышло…

— Пустое… — супруг даже не поднял на меня глаз — то ли мыслями он был слишком далеко отсюда, то ли осознание собственной лжи в моём присутствии мешало ему говорить открыто.

— Но у меня сегодня был Гарашанин.

— Однако ты становишься популярна среди политиков. Сначала Персиани, потом Гарашанин. Что же он хотел?

— Он недвусмысленно обвинил тебя в том, что покушение вдовы Маркович было всего лишь инсценировкой.

— Что?! Да как он посмел?! — вскипел Милан и вскочил из-за стола. — Он с ума сошёл!

— Беда не в этом. А в том, что так думает не он один — вся напредняцкая партия придерживается этой точки зрения и потому очень опасается, что учинённый тобой процесс над невиновными дурно скажется на её репутации в глазах народа.

Милан будто не слышал меня:

— Да плевал я на его партию и на него самого! Он завтра же отправится в отставку со всем кабинетом, который и кабинетом-то не назовёшь — так, охвостье. И парламент их я распущу! Он в первую очередь не член партии, а ближайшее ко мне лицо, которое, случись со мной несчастье, фактически встанет у руля государства! И он позволяет себе такие высказывания в моём же доме! Негодяй!

В эту минуту я вслушалась в его слова — он сказал, что, случись что, глава министерства станет управлять государством. Вкупе с тем, что он назвал меня политически популярной, что это может значить? Что он не доверяет мне, которая, согласно Конституции, должна будет принять бразды правления в том самом случае, о котором он говорит?

— Но почему ты не говоришь главного?! — не выдержала я. — Почему ты не опровергнешь его слов?

— Разве можно опровергнуть чушь? Как доказать ослу, что он осёл, а не слон?

— Но как доказать народу, что жена проавстрийски настроенного офицера устроила какую-то безумную выходку без малейшего повода и основания к тому, в тот самый момент, когда твоя популярность в народе так стремительно падает?! Как доказать, что это не ты?!

Милан взглянул мне в глаза и вдруг мертвенно спокойным и оттого страшным голосом заговорил: