Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

— С дочерью короля и госпожи Христич, Джордже. Теперь Вы понимаете, почему этот малоприятный разговор поручил государь именно мне?

— Кажется, понимаю, но ответить на вашу и его просьбу о регентстве я пока не готова. Дайте мне время.

— Разумеется, мы вас не торопим, но и не затягивайте. Не доводите до скандала, прошу Вас.

— Этого не случится. Приходите завтра вечером. Буду ждать вас на ужин в семь часов.

Как знать, что было бы, знай история сослагательное наклонение. С одной стороны, я не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы быть регентшей при малолетнем сыне и фактически управлять страной. Этим, наверное, и объясняется мой демарш по отношению к Милану — я решила отплатить ему той же монетой, что и он мне с этой безродной торговкой Христич, и избрала в качестве объекта для мести Милутина Гарашанина. Что, естественно, сразу стало достоянием общественности — жизнь королевы такова, что она всегда на виду, потому и скрыть что-либо практически невозможно.

Милан явился из Франции буквально в бешенстве.

— Что здесь творилось в моё отсутствие?

— Не страшнее того, что творилось здесь в твоём присутствии. Ты это серьёзно?

— Что именно?

— Ты собираешься оставить на престоле 10-летнего сына? Назначив регента, то есть, фактически понудив его разделить твою судьбу?

— Это слишком серьёзный вопрос, чтобы обсуждать его без подготовки. Одно я знаю точно — трон я должен оставить. И ещё — в стране должен остаться кто-то один из нас.

— Но как повенчанные перед Богом супруги, тем более такого ранга, могут развестись?

— Я уже говорил об этом с митрополитом Теодосием.

— И что? Он согласился ради твоей прихоти бывшего монарха преступить закон Божий?

— Там есть какие-то синодальные уловки, — отмахнулся Милан. — Но меня больше беспокоит не это.

— А что?

— Кто должен воспитывать Александра? Сможешь ли ты обеспечить ему то воспитание, которое долженствует наследнику сербского трона? Я уж не говорю о твоём моральном облике и безнравственности Гарашанина, но как мне понять и объяснить то, что при каждом удобном случае ты занимала позицию России, когда я только и пытался, что вытянуть Сербию из зависимости по отношению к этой варварской стране?

— Неужели ты не видишь, что думает народ?! Не слышишь его слов? Русские много раз помогали сербам, и те не хотят жить с ними врозь!

— То есть сейчас ты косвенно подтверждаешь мои слова о том, что Сербия должна развиваться в направлении, намеченном для неё Россией? В таком случае оставлять с тобой Александра было бы верхом безрассудства. Ты желаешь собственному сыну смерти! Тебе, как никому другому, известно, что русские спят и видят, чтобы на сербском престоле были не Обреновичи, а Карагеоргиевичи — Александр давно уже сплёл вокруг меня паутину, которая и вынуждает меня оставлять престол. Это значит, что, как только внимание к стране со стороны Австро-Венгрии ослабится, они просто ликвидируют монарха и посадят здесь нового, угодного им. Вот к какому итогу приведёт твоё воспитание ребёнка!

Я покорно и смиренно выслушивала его иезуитскую речь, ни слова из которой не соответствовали ни действительному отношению России к нам, ни моему отношению к этой стране. Но он всё ещё был моим мужем. Я не могла вступать с ним в открытую конфронтацию — всё же я была ещё королевой. Милан был моим мужем, и по христианским канонам, которые он попрал, но которые для меня ещё остались притчей во языцех, я не могла ему перечить.

— Хорошо. В таком случае, если ты решил отлучить меня от воспитания сына, я прошу тебя об одном. Пусть регентом при нём будет человек, имеющий достаточно опыта управления государством — из тех, кто уже управлял и знает, как справиться с этой телегой, ежели лошадь понесёт.

— О ком ты говоришь?

— О Ристиче.

Я пошла на некоторую провокацию — я понимала, что Милан ненавидит Ристича и потому, скорее всего, откажется от этого условия, но, к моему удивлению, он достаточно быстро согласился.

— Что ж, думаю, ты права. Так и быть. Пусть между нашим семейством и Ристичем нет достаточной степени любви, но есть доверие, которое существует между государственными деятелями. И потом — его, старика, ты точно не сможешь соблазнить. Женщины ему давно не интересны, а тем более те, кто уже побывал в постели Милутина Гарашанина…

Последней фразой он рассчитывал меня уколоть, но ничего не вышло. Как только за Миланом закрылась дверь, я, не помня себя от ужаса, бросилась за письменный стол и стала сочинять меморандум на имя Патриарха. Что будет, если нас разлучат с Александром? Дело не в том, что я опасалась утраты престола — после отречения Милана, которое он считал делом решённым, я и так теряла всякую власть в стране. Для женщины ребёнок — самое дорогое, это венец её жизни, главная цель и свет в конце тоннеля. Лишить её этого, дарованного природой, чуда, означает лишить смысла жизни. Пусть митрополит изыщет любые «синодальные уловки», чтобы расторгнуть благословлённый небесами брак, но он не может разлучать мать с сыном.