В его Динарийской дивизии насчитывалось триста хорватов. У нас даже был один командир-хорват. Там, где командовал Джуджич, никто не осмеливался причинять вред хорватам…
Меж тем Михайлович оказался прав — праведный гнев сербов творил чудеса, и к 1942 году под контролем четников оказалась целая Ужицкая республика, состоящая из частей Сербии и Боснии, соединённых между собой. Но тут моей карьере рядом с этим удивительным человеком суждено было прерваться — в один из дней мой отряд оказался в партизанском плену. Тогда противоречия между двумя течениями начали нарастать, и, хотя прямых боевых действий мы друг против друга не вели, пленения подобного рода уже практиковались. Пленил меня более многочисленный отряд Джиласа. Тогда я впервые познакомилась с этим человеком.
Понятно, что при первом допросе я не могла смотреть на него хотя бы с каким-то уважением — он был моим идеологическим противником, но впечатление на меня он произвёл сильное. Мы тогда считали партизан полуграмотными ослами, крестьянами, спустившимися с боснийских гор. Сам Джилас был черногорец, и потому общий язык нам с ним трудно было найти и тогда, и после. Но его ум, проницательность, образованность — это, без сомнения, подкупало любого, кто с ним разговаривал. Что уж говорить о маленькой беззащитной девочке, которая едва ли не до глубокой старости останется круглой дурой…
— Ваше имя? — строго, но вежливо спрашивал Джилас.
— Йованка Будисавлевич, командир третьего отдельного отряда национально-патриотических сил Сербии.
Я смотрела на него — утончённое, красивое лицо, правильные черты лица, умный, чуть надменный взгляд. Нет, он никогда не был похож на Тито с его простоватым, грубым выражением лица. Но именно эта его утончённость и возвышенность и заставляла отворачиваться от него простой народ…
— Желаете ли перейти на сторону партизан? — задал он свой дежурный вопрос.
— Не вижу к тому оснований, — усмехнулась я.
— Вы находитесь в плену, и мы имеем право удерживать вас против вашей воли. Вас устраивает такое положение вещей?
— Во всяком случае, лучше, чем сражаться с вами плечом к плечу.
— Даже против общего врага?
— Война закончится, и мы с вами станем врагами похуже итальянцев и немцев.
— Согласен, но вот на чьей стороне окажется перевес?
— Конечно, на стороне сербов, а значит, четников. Михайлович популярен в народе, который в очередной раз за последние несколько сотен лет сражается за свою свободу, и будет делать это, пока живёт и дышит!
— Вы правильно и красиво говорите, — Джилас едва заметно улыбнулся и поднялся со стула, начав прохаживаться по кабинету. — Но несколько оторвано от сегодняшних мировых реалий. Что вам известно о коммунистическом движении?
— Практически мало, — не стала лукавить я.
— Тогда позвольте, я несколько расширю ваши познания в данной сфере. Не сегодня-завтра США и Англия вступят в войну на стороне СССР…
— Быть этого не может!
— И тем не менее, послушайте. Это значит, что они будут поддерживать Союз с его интернациональными взглядами и после войны, когда освобождённые территории будут делиться между победителями — вам ведь известно, что в этом случае так и бывает. Сербы со своим национализмом и шовинизмом самостоятельное государство уже не образуют. Хотя бы потому, что им придётся попасть под чей-то контроль — или Англии и США, или СССР. Ни одна из сторон не заинтересована в том, чтобы дробить Европу после войны. Её нужно максимально укрупнить по территориальному признаку — это упростит контроль над ней. Вернее всего, Сербия будет объединена с Боснией, которая уж никак не вернётся под монархический контроль — она ведь никогда там не находилась. А значит, в составе государства будут уже как минимум две нации. На чью сторону станет мировое сообщество? Партизан, проповедующих интернационализм и сосуществование наций, или четников, которые поглощены идеями шовинизма и национализма?..
Я задумалась, а Джилас взял со стола бумагу и стал зачитывать мне:
–