Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

Ещё более десяти дней партизаны двигались вперёд быстро, насколько это было возможно, на север Боснии под непрекращающиеся атаки врага. Времени для хирургической операции не было, и Тито сделали перевязку только один раз. Однажды ночью я увидела, как тот с высокой температурой диктует радиограмму в Москву, сообщая о ходе сражения. Всё, что я видела с самой первой нашей встречи, включая этот самый момент, было для меня определяющим в понимании того, кто Тито и для страны, и для меня лично…

Мы все двигались колонной — иногда верхом, иногда пешком, до тех пор, пока на девятый день у Ольги не развилась газовая гангрена, и ей пришлось ампутировать руку. Во время операции немецкие пули впивались в деревянные стены импровизированной операционной. Придя в сознание, Ольга сказала мужу:

— Не волнуйся, хирургом мне уже не стать, но я буду детским врачом.

Великая женщина, достойная даже не своего мужа, который после войны стал биографом Тито и личным секретарём, но и статуса первой леди государства! Глядя на таких, как она, я решила для себя, что хочу быть на неё похожей. Как же молода я была!

На секунду отойдя от жены, чтобы сразу вернуться в бой, Дедиер получил сильный удар в висок и свалился в окоп.

На следующий день, с температурой и сочащейся из раны кровью, Дедиер уже шагал рядом с носилками, на которых несли его жену. Женщина-врач, Ольгина подруга, хотела сделать ей укол камфары, чтобы хоть немного облегчить страдания.

— Станокья, не трать драгоценное лекарство, — сказала Ольга, — прибереги его, чтобы спасти жизнь товарищей.

Те из нас, кто нёс носилки, положили их на землю, чтобы немного передохнуть. Ольга позвала меня:

— Позаботься о Милице. Проследи за тем, чтобы она получила хорошее воспитание, и пусть она станет военным врачом.

После войны мы с Тито много внимания уделяли оставшейся у них дочери. Милица иногда даже называла меня матерью — пока Дедиер не женился второй раз и необходимость в опеке для нас отпала…

Через несколько минут она издала свой последний вздох. Было темно, в кронах гигантских елей гудел ветер. Ножами и голыми руками мы вырыли Ольге могилу — лопат у нас не было. Немцы уже заняли находившуюся на равнине деревню — там можно было бы попросить лопаты. Партизан-подрывник Лазо руками выгребал из могилы землю.

— Владо, мы добрались до камня, — сказал он.

Мы опустили Ольгу в эту неглубокую могилу, прикрыли её дёрном и сверху завалили камнями. Мы сняли шапки, грянул четырёхкратный ружейный салют, и партизан Лазо воскликнул:

— Да освятится её память!

…Большая часть партизанской армии дошла до Кладаня, что на северо-востоке Боснии, где 3 июля 1943 года соединилась с арьергардом Джиласа. Тито снял руки с перевязи и старался не замечать своего ранения, сказав, что это всего лишь царапина. Собака Тито погибла, пытаясь защитить своего хозяина. Я не видела, как именно это случилось, но тогда мы все бурно обсуждали эту историю. Как бы то ни было, Тито настолько похудел, что купленное в Москве кольцо соскальзывало у него с пальца и, в конце концов, потерялось. Для меня это стало знаком — это было началом конца их истории с нелюбимой Зденкой.

Это же было и переломом в ходе войны — Италия, раздираемая внутриполитическими конфликтами, капитулировала, и у Гитлера стало меньше ресурсов, чтобы поддерживать в составе монополии Югославию. Вступление в войну Англии и США сделало своё дело — вскоре вермахт стал сдавать позиции на территории всей страны. И тут Тито — простой хорватский крестьянин — проявил, не без помощи тогда ещё верного Джиласа, чудеса политической прозорливости. Он вступил в открытые переговоры с лидерами тройки и пообещал каждому — втайне от остальных двоих — золотые горы на территории Югославии. Пользуясь шовинизмом Михайловича и его строптивостью, той сложностью, с которой он вступал, в какие бы то ни было, переговоры, он перетянул союзников на свою сторону. А потом произвёл в моего бывшего командира контрольный выстрел, которого не ожидал никто.

Мы все помнили слова Михайловича, сказанные 6 мая 1941 года в Равна-Горе о том, что рано четникам вступать в открытые бои с вермахтом, пока отряды их не усеяли Сербию как лоскутный ковёр. В этих словах Тито усмотрел крамолу, намёк на предательство, и тут же сделал их достоянием гласности. В борьбе с политическим оппонентом он пошёл на всё — и уже в 1946 году Михайлович был пленён, а в июле предан суду, чей суровый приговор был буквально предрешён.

Мировое сообщество, да и меня саму, это решение Тито буквально всколыхнуло. Не было человека, который не отговаривал бы его от такого демарша, но он был непреклонен — шла борьба за первенство при послевоенном разделе европейского пирога, о чём некогда предупреждал Джилас, и уступить в ней означало подписать смертный приговор уже самому себе. Он откровенно объяснил мне это. Я уже любила его, но всё же не могла смириться до конца с принятым им решением.