Мне уже не больно (СИ)

— Хочу сделать тебе так же. Поможешь?

Киваю. Мы меняемся местами, я помогаю ему сползти ниже, ерзаю, снимая трусы. Член, болезненно чувствительный и твердый, шлепается о живот. Никита по-хозяйски располагается между моих широко расставленных ног: он явно легче относится к мысли о том, чтобы доставлять удовольствие, чем получать его в ответ.

Он нежно касается губами у основания члена, потом оглаживает языком яички, заставляя меня напрячься в сладостном предвкушении. Я смотрю сверху вниз на его темную шевелюру, на сосредоточенно нахмуренные брови, на губы, обхватывающие головку и скользящие вниз по моему члену. Эта картина завораживает, заставляет протянуть руку, погладить Никиту по щеке, запутаться пальцами в его волосах и притянуть его ближе к паху.

Черт, никогда еще минет не был таким приятным.

Никитины глаза озорно сверкают, когда он поднимает на меня взгляд, лаская кончиком языка дырочку на головке и одновременно с этим нежа указательным пальцем за мошонкой.

Этот взгляд становится последней каплей. Все происходит слишком быстро. Не успеваю опомниться, как перед глазами темнеет, из меня вырывается гортанный стон, тело прошибает сладкая судорога, и я бурно кончаю ему в рот. Никита отстраняется, утирая губы ладонью, сглатывает сперму и обиженно морщится.

— Горько.

— Ты тоже на вкус не сахарный, — смеюсь, подхватываю его под мышками и тяну наверх, укладывая себе на грудь. Слизываю остатки своего семени с его подбородка, чмокаю в нижнюю губу. Меня переполняет щемящая нежность, когда я смотрю на его легкую улыбку, ловлю его расслабленный теплый взгляд из-под темных ресниц.

Он обнимает меня за шею, прижимается сильнее, будто боится отпустить. Я глажу его по спутанным волосам и целую в макушку, когда слышу это. Очень тихое полное дрожи:

— Я люблю тебя.

Сердце бьется сильнее.

Раньше эти слова были пыткой, обременительной необходимостью — терпеть чью-то привязанность, знать о чьих-то чувствах. Громов, другой мальчик, с которым нас связывал только разделенный на двоих первый секс и его влюбленность. Поэтому в первую секунду я пугаюсь, по давно сработавшейся привычке напрягаюсь. Но потом понимаю: сейчас все совсем по-другому. Эти слова поражают меня глубоко, трогают на уровне внутренних органов, ведут меня к волнующему пониманию того, что между нами есть только взаимность и никакой тяжести непонимания.

Я поднимаю его голову за подбородок.

И хрипло с чувством говорю:

— Ты мой, — почему-то понимаю, что важно произнести это вслух, чтобы он знал точно: — И я тоже люблю тебя, Никита.

Он умиротворенно улыбается.

— Больше не пытайся меня защищать. Тебе не надо претерпевать все в одиночку, — просит он, очерчивая пальцами контур моих губ, оглаживая брови. — Плевать на все. Справимся вместе, ладно?

Вздыхаю.

— Не могу пообещать, что не буду защищать. Я не переживу, если с тобой что-то случится.

Мне вспоминается машина скорой помощи и страх, который разбил всю мою выдержку. Еще ни разу самообладание так меня не подводило. Никита наверняка не одобрит то, что меня не отпускает мысль о мести Громову. Лучше уж ему об этом не знать, как и о том, какой рисковый бизнес мне предстоит возглавить. Я защищу Никиту, не спрашивая на то разрешения.

— И прекрати грузиться, — легонько щелкаю его по носу, отвлекая от хмурой задумчивости. — Мы вдвоем в моей постели. Есть занятия гораздо приятнее.

Никита снова улыбается, когда я опускаю руку на его член и принимаюсь неторопливо ласкать. Чуть тяну на себя, срывая с его губ удивленный выдох. Подушечкой указательного пальца играюсь с уздечкой.

Никита вдруг решительно отстраняет мою руку, приподнимается на локтях. Прислоняется щекой к плечу, очаровательно краснея, и заявляет:

— Давай дойдем до конца?

Я оглядываю его обнаженное тело, не сдерживаясь и проводя языком по пересохшим губам. Конечно, все к этому шло, и подготовка в ванной, и наше нестерпимое желание, но у меня все равно так заходится сердце, будто его слова стали абсолютной неожиданностью. Я безумно его хочу.

Во мне просыпается игривое настроение.

— Уверен? — седлаю его бедра, хватаю запястья потянувшихся навстречу рук и впечатываю их в матрас по обе стороны от его головы. Наклоняюсь к уху тяжело дышащего Никиты и мурлычу: — Мне может быть мало одного раза.

Он ежится от моего горячего влажного дыхания, касающегося его шеи. Несмело усмехается и пытается меня поцеловать, мажет губами по моей скуле, и в этот самый момент где-то в коридоре раздаются шаги.

Мы замираем, Аль Капоне запрыгивает на кровать, задрав черный с белым кончиком хвост.

«Кто это?» — одними губами спрашивает Никита. Я рассеянно качаю головой, слезая с него и поднимаясь с кровати.

Ответом на вопрос становится громкий голос моего отца:

— Саша, ты где? Прислуга уже накрыла к обеду в западном крыле.

Я слышу стук его трости о мраморный пол и услужливое бормотание — наверное, телохранителя, помогающего ему передвигаться после операции. Черт. Я же совсем забыл, что отец на мой день рождения собирался перебраться вместе с несколькими медицинскими сотрудниками домой.