Мне уже не больно (СИ)

Оборачиваюсь на Никиту, вымученно улыбаясь, на что он отвечает свирепым взглядом.

— Твой папа? — шипит он, судорожно переползая к краю кровати и за ручку подтягивая коляску. — Серьезно?

Я подбираю с пола вчерашние вещи, натягиваю брюки прямо на голое тело, накидываю рубашку и вылетаю за дверь, застегивая пуговицы по пути, лишь бы остановить отца подальше от спальни.

Мы сталкиваемся с ним нос к носу прямо на повороте к холлу.

Отец лениво отмахивается от телохранителя, веля уйти, и тяжело опирается на трость обеими руками. Когда мы остаемся в коридоре одни, отец оглядывает меня с головы до ног и едко усмехается. В его взгляде я замечаю намек на затаенное веселье.

— Ты был в спальне не один, молодой человек? — спрашивает он любезно, будто ведет светскую беседу. Я знаю, что означает этот тон: он не позволит Никите уйти просто так.

— Отец, если позволишь… — натыкаюсь на его холодный взгляд. Ясно. Придется играть по его правилам. Вздыхаю покорно: — Если позволишь, мы приведем себя в порядок, прежде чем идти к столу.

— Конечно.

Он разворачивается, направляясь в сторону столовой. Жестом отказывается, когда я дергаюсь навстречу, чтобы помочь.

— Александр, — отец оборачивается, и я гадаю, спросит ли он, с кем я появлюсь за обедом, но он лишь ехидно говорит: — У тебя вот здесь…

Он указывает пальцем на уголок рта.

Поднимаю руку, стирая тыльной стороной ладони влажный липкий след. Это сперма.

С тихим вздохом закрываю глаза. Отличное начало дня.

========== 4. Вечность встанет с нами рядом ==========

За столом чувствую себя как на минном поле, где в любую секунду при неосторожном движении может рвануть. Отец, хоть и выглядит паршиво из-за того, что вскочил с больничной койки раньше времени, невозмутимо разрезает бифштекс на мелкие кусочки, методично выковыривает сыр тофу из греческого салата и не устает жаловаться снующей по столовой прислуге на недостаточную прожарку мяса. Никита ничем ему не уступает в выдержке. Его лицо выражает полную безмятежность, когда он с аппетитом принимается за луковый суп с гренками.

Наблюдая за этими двумя, я не могу расслабиться. Даже мои любимые блюда, на которые расстаралась прислуга, не прельщают в напряжении, звенящем в комнате.

— Саша, не сиди без дела, — обращается ко мне отец, наблюдая за тем, как я бесцельно ковыряю вилкой запеченные с сыром мидии. — Положи своему молодому человеку салат.

Никита закашливается, сделав большой глоток газировки, а отец украдкой усмехается. Видимо, рад, что ведет в игре «кто кого».

— Не называй меня так, — отрезаю хмуро и передаю Никите миску с цезарем.

— Не учи меня, как называть собственного сына, — парирует отец. — Я дал тебе это имя.

— Может, именно поэтому оно мне не нравится?

Отец поднимает на меня раздраженный взгляд.

— Значит, так и будем собачиться? — спрашивает он вкрадчиво. — Вместо празднования того, что тебе стукнуло восемнадцать, и ты все еще жив и здоров?

Я еще меньше его хочу ссориться, но ничего не могу поделать с раздражением, в мгновение ока вскипающим внутри.

— Не благодаря тебе.

Отец замирает, будто я залепил ему оплеуху.

Сощуривается. Я ошибочно трактую этот жест как крайнюю степень злости, пока не замечаю предательский блеск. Слезы.

Мой непробиваемый отец плачет.

Он отворачивается и смотрит в сторону.

Черт, а ведь я не подумал, что и ему было тяжело скидывать на меня такую ответственность. Если быть честным, я очень редко смотрю дальше собственных интересов и переживаний.

— Ну ты и козел.

Удивленно оборачиваюсь, натыкаясь на гневный взгляд Никиты. Он негодующе швыряет в меня полотенцем через весь стол и чеканит:

— Немедленно извинись.

— Не понял, — бормочу удивленно, вешая полотенце на спинку стула. Под прищуром Никиты мне становится откровенно не по себе — он никогда еще с таким негодованием на меня не смотрел.

— Извинись перед отцом, — говорит Никита уже спокойнее, глядя мне прямо в глаза. Легко грустно улыбается, и его взгляд смягчается: — Думаю, родителям важно знать, что когда мы огрызаемся, то делаем это в сердцах, а не от хронической ненависти. Я бы многое отдал, чтобы лично извиниться за каждое дерзкое слово в сторону мамы с папой.

Его слова вцепляются раскаленными щипцами прямо мне в сердце.

Чувство, которое поднимается во мне сейчас, это не стыд, а наивный, но пробирающий до глубины души страх. Почти инстинктивное мученическое нежелание когда-либо отпускать отца. Он есть у меня, и — Никита бесконечно прав — это само по себе уже удивительный дар.

Раздражение отступает вместе с напряжением, сковавшим все тело.

— Пап, прости меня, пожалуйста, — говорю, накрывая ладонь отца своей. Я чувствую, как дрожат его пальцы под моими, и вижу, как удивленно он переводит взгляд с Никиты на меня. Да я и сам не ожидал, что одна лишь его фраза сможет пристыдить меня, заставить взглянуть на ситуацию с совершенно иной стороны: однажды отца не станет, и чем дольше я буду откладывать простые слова извинений и выражения сыновней любви, тем больше рискую не произнести их никогда. — Погорячился.

Отец пристально смотрит на меня, долгим изучающим взглядом.