Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

В начале XIX столетия в связи с романтизмом отношение к средневековой архитектуре меняется. Романтические руины стали непременным экспонатом дворцовых парков и дворянских усадеб. Интересом к руинам Россия Нового времени повторяла культурный путь Европы эпох Возрождения и Просвещения. Так же как в Европе, руины должны были играть роль уникальных мест памяти, необходимых для консолидации национальной идентичности[699]. Но, как справедливо заметил А. Шёнле, «в России по целому ряду причин эта история постепенного усиления значимости руин развертывалась совсем не гладко… средневековые деревянные церкви не могли превратиться в эстетически впечатляющие развалины, а каменные церковные постройки были не только немногочисленны, но и периодически подвергались перестройкам на протяжении веков: до 1917 года действующим церквям не позволяли приходить в упадок». Своей же античности в России не было.

Сказанное вполне справедливо не только для России, но и для всей Восточной Европы. Следует также согласиться с мнением А. Шёнле о том, что развитию культа руин не способствовали исторические обстоятельства: «…разрушения вследствие гибельных войн, повсеместная бедность и дисфункциональная экономика – все это не способствовало эстетизации разрушения в российском сознании… Руины превращались в молчаливый обвинительный акт политической бездарности или даже в метафору страданий народа»[700].

Интересна и другая тенденция – создание новых произведений архитектуры, при этом искусственно руинированных. К такой группе можно, например, отнести павильон «Шапель» в Царском Селе (архитектор А. А. Менелас, 1828 г.). Искусственному руинированию подвергались произведения архитектуры, в которых прослеживается обращение к традициям западноевропейского Средневековья. Эта тенденция стала развиваться в России еще в конце XVIII в. Так, в 1790-х гг. в Павловске была возведена Пиль-башня по проекту архитектора В. Бренны не без участия театрального художника П. Гонзаго. Именно Гонзаго своей росписью придал башне вид руин. На оштукатуренных стенах он изобразил окна, наличники, пилястры, карнизы. Этим «ненастоящим» архитектурным деталям он придал полуразрушенный вид.

Возможно, участие Гонзаго в проекте придало башне оттенок театральности; но заметим, что первоисточником постройки послужили вполне реальные башни-крепости, возводимые в Англии на границе с Шотландией еще в XV в. Даже англизированное название башни говорит об ее «ориентации» на сторожевые башни Средневековья. А появление такой постройки в загородной резиденции Павла I подчеркивало рыцарские пристрастия владельца. И не только. Такие руинированные постройки должны были подтверждать долговременность владения территориями, которые на самом деле стали принадлежать России совсем недавно.

В начале XIX в. фиксируется целый ряд случаев использования символики средневековых руин для передачи актуальных идей. Н. М. Карамзин помещает действие «Бедной Лизы» (1792 г.) в окрестности развалин средневекового московского Симонова монастыря. Они используются им как иллюстрация к судьбе героини. «Вид на Московский Кремль со стороны Каменного моста» Ф. Я. Алексеева (1815 г.) рисует Кремль старым, полуразрушенным, с кустарником и деревьями, растущими на стенах.

В начале XIX столетия, во времена правления Александра I в русской архитектуре доминировала классицистическая направленность, но продолжалось и обращение к традициям средневекового зодчества. Отчасти это было связано с деятельностью Экспедиции Кремлевского строения. По словам Е. А. Борисовой, «это работа, начавшаяся еще в конце XVIII в., после отмены строительства баженовского Кремлевского дворца, заставила московских архитекторов более пристально всмотреться в закономерности древнерусского зодчества. Здесь впервые ими была сделана попытка претворения древних национальных форм в новом строительстве»[701].

Одним из ярких архитекторов того времени был И. В. Еготов, «овладевший искусством архитектуры под руководством М. Ф. Казакова и, видимо, воспринявший вкус к “готике” от своего учителя»[702]. Так, в традициях Средневековья архитектор разработал проект перестройки Воскресенских ворот и Потешного дворца Московского Кремля. Если перестройка первого объекта не была осуществлена, то Потешный дворец был перестроен в 1806 г. и стал функционировать как Комендантский дом.

В 1808 г. самый классицистический российский архитектор К. Росси в Московском Кремле начинает строительство Екатерининской церкви Вознесенского монастыря. Она была решена в формах романтической неоготики. Ее ажурная архитектура гармонично согласовывалась с вертикализмом Спасских ворот.