Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Возникал диссонанс между трендом на «европеизацию» и трендом на национализацию культуры. Развитие последнего было осложнено тем, что предполагало определенную демократизацию (поскольку именно народ считался носителем восходящей к «Руси» культуры), что нарушало бы элитарность истеблишмента (в том числе культурного). Выход был найден в модернизме, с помощью которого произошло творческое переосмысление народных традиций. По словам И. Д. Шевеленко, «именно обращение к народной теме помогло новому поколению русских художников и композиторов добиться прорыва в повышении культурного статуса живописи и музыки в России во второй половине XIX века… эксплуатация допетровских и народных эстетических форм становилась одним из инструментов национализации монархии»[737].

Безусловно, это не был медиевализм в чистом виде. Эстетический идеал был размыт: апеллировали к идеалам прошлого, но под ним понималась допетровская Русь вообще. А реально была наиболее востребована Московская Русь первых Романовых XVII в., то есть эпоха не Средневековья, а раннего Нового времени, хотя и считавшаяся древней. Подобная симпатия вытекала не столько из характеристик Московской Руси, сколько из выдуманного представления (сформировавшегося во многом под влиянием славянофильских концепций), что именно в XVI–XVII столетиях социокультурному облику России были присущи некоторые идеальные национальные черты, именно там реализовался архетип русской нации (впоследствии при Петре расколотой). По верному замечанию О. Б. Леонтьевой, «важнейшими характеристиками Московской Руси в восприятии образованных россиян XIX века были национальная самобытность и внутренняя цельность культуры, – или, говоря иными словами, отсутствие внешних заимствований и внутреннего раскола. Следовательно, глядя в “зеркало” Московии, можно было понять, что представляет собой русский народ по сути своей, каковы его определяющие качества»[738].

То же самое происходило и в других европейских странах и у других народов: шло моделирование, воображение «подходящей» средневековой истории, которая вплеталась в общую историческую модель с акцентом на недавнюю, актуальную историю. Начиная с эпохи романтического национализма для создания таких моделей активно привлекался эпос. Он являлся важнейшим элементом формирования представлений о нации: у нее должна быть своя память (память народа, а не элиты), при этом воплощенная в высокохудожественных творениях народного гения[739]. Если их нет, то их надо найти или придумать. Эпос привлекает потомков прежде всего своими идеалами. По словам В. Я. Проппа, «наиболее важным, решающим признаком эпоса является героический характер его содержания. Эпос показывает, кого народ считает героем и за какие заслуги… борьба ведется не за узкие, мелкие цели, не за личную судьбу, не за частное благополучие… героя, а за самые высокие идеалы народа в данную эпоху»[740].

Эпос виделся источником, на основе которого можно было бы постичь саму сущность национального характера, причем сформированного еще в древности. По словам Ф. Буслаева, «народ не помнит, чтоб когда-нибудь изобрел он свою мифологию, свой язык, свои законы, обычаи и обряды. Все эти национальные основы уже глубоко вошли в его нравственное бытие, как самая жизнь, пережитая им в течение многих доисторических веков, как прошедшее, на котором твердо покоится настоящий порядок вещей и все будущее развитие жизни. Потому все нравственные идеи для народа эпохи первобытной составляют его священное предание, великую родовую старину, святой завет предков потомкам»[741]. Эпос оказывался мостом, который мог соединить Средневековье с настоящим через раскрытие в нем сущностных основ национальной культуры.

Первые записи русских былин были сделаны еще в XVII–XVIII вв. (наиболее известен сборник середины XVIII в. Кирши Данилова)[742]. С 1831 г. народные песни собирал славянофил П. В. Киреевский, но их издали гораздо позже (частично – в 1848, 1852 гг.[743] и более полно – в 1860 г.[744]). В 1860-х гг. начинается открытие «Исландии русского эпоса» – на Русский Север едут собиратели фольклора в поисках новых вариантов сказаний и былин[745]. Олонецкая, Вологодская, Архангельская губернии стали настоящим духовным Клондайком. Русская древность обретала свой голос[746]. Мало того, становится популярными сценическое исполнение древнерусских былин народными сказителями, которых показывали публике и даже привозили к императорскому двору. М. Горький писал об одном из таких выступлений сказительницы И. А. Федосовой: «По зале носится веяние древности. Растет голос старухи и понижается, а на подвижном лице, в серых ясных глазах то тоска Добрыни, то мольба его матери, не желающей отпустить сына во чисто поле. И, как будто позабыв на время о “королевах бриллиантов”, о всемирно известных исполнительницах классических поз… публика разражается громом аплодисментов в честь полумертвого человека, воскрешающего последней своей энергией нашу умершую старую поэзию»[747].