Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Интересное, но спорное мнение о стиле здания высказывает М. В. Нащокина. Она считает, что Ярославский вокзал построен в стиле северного модерна. Но в отечественном искусствоведении это понятие соотносится с влиянием национальных средневековых традиций в северных европейских странах (Швеции, Финляндии, Норвегии), в меньшей степени с воздействием на архитектуру рубежа XIX и XX вв. средневековой архитектуры Севера России. Отчасти в таком решении относительно постройки Шехтеля Нащокина опирается на мнение современников архитектора, опубликованное в № 1 журнала «Московский архитектурный мир» за 1912 г.: «Ф. О. Шехтель до мозга костей европеец, и ему совершенно чужда та неуклюжесть и варварство, которых так много бывает у Малютина. Шехтель – архитектор большого вкуса, и если от его Ярославского вокзала отдает немножко Галеном и Норвегией, то все же это одно из красивейших сооружений в Москве, и притом… вполне оригинальное и полное северного характера. <…> Как кстати использованы в барельефах формы северной флоры и фауны…»[896]

Все же подлинный северный модерн на территории России в полной мере заявил о себе в Петербурге. А Шехтель, обращаясь к средневековым традициям, опирался не только на отечественные первоисточники, но и на западноевропейские, но этим источником стала английская готика. К примеру, увлеченность неоготическими элементами так или иначе просматривается в особняке З. Г. Морозовой на Спиридоновке (1893–1897 гг.), а также в собственном особняке архитектора в Ермолаевском переулке (1896 г.). И здесь вновь наблюдается интересная тенденция. Если в первой половине XIX в. пристрастие к неоготике демонстрировали аристократы, то во второй половине XIX – начале XX столетия в этом начинании лидирующее положение занимает русское купечество. Оно становится законодателем мод.

Новое поколение российских купцов прекрасно знает несколько иностранных языков, разбирается в искусстве, занимается меценатством. Так, и С. Т. Морозов – заказчик особняка в готическом стиле – прекрасно знал первоисточник этого стиля, так как обучался в Манчестере и Кембридже. В одном английском городе он познавал новинки текстильного производства, в другом – совершенствовал свои познания в области прикладной химии (для окраски тканей). Его обращение к английской старине – это и дань уважения традициям просвещенной страны, и просто проявление личных предпочтений. Еще один показатель лидерства купечества в увлечении неоготикой – в Петербурге в этот период появляется особняк в неоготическом вкусе (архитекторы В. Шене, В. Чагин, К. Шмидт, 1897–1903 гг.), построенный на средства Варвары Кельх – богатейшей наследницы купеческого рода Базановых. Действительно, в Петербурге с его исходной установкой на европеизацию проявления неоготики выглядели органичнее в общей городской застройке, нежели в Москве, всегда тяготевшей к русскому Средневековью.

И все же в области интерпретации средневековых традиций в Петербурге в этот период процветала не неоготика, а северный модерн. Наиболее яркое воплощение он нашел в творчестве российского архитектора шведского происхождения Ф. Лидваля. Уже в первой своей знаковой постройке – доходном доме Лидвалей (1899–1904 гг.) – он обращается к тем материалам и тому декору, которые ассоциировались с образностью средневековых построек Европейского Севера. Б. М. Кириков, знаток петербургского модерна, писал об этих чертах постройки Лидваля следующее: «Интерес к миру северной природы проявился и в изобразительных мотивах, и в использовании гранита и горшечного камня. Изображения ночных птиц – совы, филина – станут неизменным атрибутом этого направления (северного модерна. – Авт.). <…> Новый для Петербурга материал – талькохлоритовый сланец, часто применявшийся в средневековом и современном строительстве Скандинавии и Финляндии, прекрасно подходил для создания резных рельефов, для выявления игры фактур»[897]. Можно утверждать, что национально-романтический вариант модерна в Петербурге в большей мере проявляется в обращении к скандинавскому и финскому наследию, порожденному не только архитектурой, но и фольклором. Иногда в описании стиля в прессе того времени появлялся даже термин «чухонский модерн».

В Петербурге были сильны также традиции обращения к английской средневековой архитектуре, и здесь наблюдается интересный процесс. В большей мере архитекторы увлекались даже не каменным строительством, а фахверковым зодчеством Средневековья. Это обнаруживается в основном в возведении дач. Среди таких зданий дача великого князя Бориса Владимировича в Царском Селе (1896–1897 гг., Шернборн и Скотт), собственная дача К. К. Шмидта в Павловске (1902–1903 гг.) и др. Здесь можно отметить, что архитекторы применяли не только образный язык «англосаксонских» построек Средневековья, но и конструкции прошлого. Заметим, что в период эклектики архитекторы в большей мере обращали внимание на декор готики, нежели на конструктивные решения этого стиля.