Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Он говорил об этом следующее: «В фашистской Германии наших дней “Записки” Штадена имели необычайный успех. Фашистская наука пыталась истолковать проект немецкого опричника XVI века как обвинительный акт против русского народа, как предисловие к замышляемому походу на Советский Союз, построенное на историческом основании. С каким увлечением читала фашистская публика заголовок штаденовского проекта “План обращения Московии в имперскую провинцию”! С каким восторгом воспринимала она проект разорения русской земли! А там так сказано: “Города и деревни должны стать свободной добычей воинских людей!” С какой жадностью воспринимались насмешки немца-опричника над невежеством, необразованностью русского народа, его неспособностью защищать родину! “Записки” Штадена стали в фашистской Германии пророчеством и программой будущего. Возобновленный при их помощи злостный миф о неспособности русского народа защищать родину опровергнут Отечественной войной, развеян по ветру героическими бойцами Красной Армии»[1077].

Аллюзивные настроения отражены и на картине художника П. П. Соколова-Скаля «Иван Грозный в Ливонии» (1937–1943 гг.), где он изобразил один из эпизодов Ливонской войны – победоносный вход русский войск в Кокенгаузен. Освобождение воинами Ивана Грозного этого города, известного как старинная русская крепость Кукейнос, некогда захваченного Ливонским орденом, воспринималось как историческая параллель с победоносным шествием Советской армии, освобождающим свои города, бывшие под властью немцев.

Картине присуща некоторая театральность. Художник изобразил момент поднесения Ивану Грозному ключей от города-крепости. Русский царь, восседающий на коне, ассоциируется с вавилонским владыкой. Его мощная фигура, темная волнистая борода, орлиный профиль напоминают больше изображения ассирийских властвующих особ далекой древности, нежели изображения самогó Ивана Грозного, знакомого по гравюрам, парсунам и иконам XVIXVII вв. Впрочем, такое сравнение не вступает в противоречие с замыслом художника – показать сильную личность самодержца. Ведь известно, что восточные цари – обладатели безграничной власти. По сути, художник создает обобщенный образ властителя, характерный для всех времен.

Соколову-Скале – художнику реалистической школы живописи – в этой картине все же несколько изменяет чувство меры. Так, европейский воин, склоняющийся перед Грозным, выглядит щеголеватым танцором. Да и его шпага, которую он отдает на милость победителю в церемонном расшаркивающемся поклоне, слишком невесома для того, чтобы быть серьезным оружием в битве. Не лишен гротеска и образ бургомистра, предлагающий Ивану Грозному ключи от Кокенгаузена. Также преувеличена порочность образа католического священника, включенного в состав «поклонной» делегации. Не испытывает симпатии художник и к изображаемым им мирным европейцам, выходящим из завоеванной крепости. Даже женщины на его полотне напоминают скорее разнузданных маркитанток, нежели добропорядочных матерей семейств…

На этом фоне русские воины, по замыслу художника, должны выглядеть как олицетворение добродетели. Действительно, живописец изображает пушкарей, усталых после трудного боя, смелого и решительного воеводу… Используется прием сопоставления положительных «своих» и отрицательных «чужих», характерный не только для живописи, но и для всего искусства военного времени в целом. Вспомним, какими нелепыми, трусливыми, глупыми показывали немецких фашистов в некоторых советских фильмах военного времени, противопоставляя им смелых, доблестных, умных воинов Красной армии. Кстати, эти черты проявляются и в живописном полотне Соколова-Скаля «Штурм Севастополя» (1944–1947 гг.), посвященного уже не старинному, а недавнему событию. Такая общность приемов в показе исторических и современных событий еще больше подчеркивает аллюзивный характер полотна «Иван Грозный в Ливонии».

В фильме С. Эйзенштейна «Иван Грозный» (1944 г.) вновь находит отражение идея «Москва – Третий Рим». На этот раз она воспринимается направленной уже не только на «рассказ» о средневековой Руси или имперской России, поддержавшей тезис, высказанный Филофеем еще в XV столетии, а ассоциируется частью публики с новой империей – Советским Союзом. Отметим, что не только сам фильм, но и сценарий к нему, написанный Эйзенштейном, является произведением искусства. Идея «Москва – Третий Рим» обозначена там в сцене «Успенский собор», а точнее, в сцене венчания Ивана Грозного на царство. Вот как прописано это в сценарии фильма: