Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Орда традиционно изображалась в российской мысли как темная инфернальная сила, несущая иго, смерть и разрушения. Это классический образ «антипамяти» и «антиистории» в отечественном историческом сознании. Справедливости ради надо сказать, что такой образ не был сконструирован историками XIX в. (изобретение термина «иго» приписывают Н. М. Карамзину)[1352], но своими корнями он уходит в русское Средневековье. Восприятие монголо-татар в разные эпохи было разным[1353], но всегда негативным. Ни в русской письменной культуре, ни в фольклоре, ни в изобразительном искусстве XIII–XVII вв. невозможно найти положительных трактовок Орды и отношений с ордынцами. Столкновение миров было насколько травматичным, что не оставляло места для плюрализма в его истолковании. В негативной трактовке истории отношений с Ордой полностью совпадали концепции историков и позиция властей, как императорской России, так и СССР, в котором в 1944 г. было принято специальное постановление ЦК ВКП(б) по поводу татарского эпоса «Едигей». В нем однозначно утверждалось, что Золотая Орда – агрессивное государство, которое вело захватнические войны и грабительские походы на земли русского народа и его соседей; а раз партия сказала, то переосмысление истории Орды было невозможно.

В XX в. альтернативные мнения возникают на уровне историографии. Мы уже упоминали в предыдущей главе концепцию Л. Н. Гумилева о «симбиозе Руси и Орды», начисто отвергнутую профессиональными советскими историками. В какой-то степени к переосмыслению роли Татарии призывали ученые, усматривавшие восточное влияние в особенностях русской государственности московского периода (афоризмом здесь звучит название книги М. Чернявского, посвященной природе верховной власти в России: «Хан или басилевс?»)[1354]. Однако с позиций официальной историографии СССР это были западные буржуазные ученые, которых не стоило слушать.

Резкое развитие подобных трактовок прошлого начинается с 1980–1990-х гг., и оно было вызвано двумя обстоятельствами, причем в обоих случаях медиевалистскими. Во-первых, критика Сталина и деспотизма советского времени нередко подавалась под видом обличений «московской деспотии», начиная с эпохи Ивана Грозного, как типичной восточной деспотии[1355]. Отсюда рост интереса к тому, что же на самом деле представляла собой Орда и какие ее институты были заимствованы на Руси.

Во-вторых, в XX в. происходит рост национального самосознания татарского народа, который превращается в современную нацию. Как любому этносу на этапе нациестроительства, татарам нужна была национальная история. Н. И. Карбаинов отмечает, что «татарская историческая идеология состоит из следующих идеологем: 1) балансирование между татарским этнонационализмом и гражданским национализмом («татарстанизмом»); 2) пантатаризм; 3) идея потерянной в 1552 году и вновь обретенной в 1990-е годы государственности; 4) исламоцентризм; 5) евразийство; 6) тюркизм»[1356]. Особенностям этих идеологем посвящена обширная историография[1357], мы же здесь затронем только аспекты, связанные с татарским медиевализмом.

Как показал Н. И. Карбаинов, ключевой точкой национальной трактовки истории в Татарстане является гибель Казанского ханства в 1552 г. от войск Ивана Грозного – Явыза Ивана («злодея Ивана»). Истории Казанского ханства до падения Казани в 1552 г. даются исключительно позитивные оценки. Казанское ханство было «Страной городов» и «Краем изобилия»[1358]. 1552 г. был катастрофой, последствия которой проявляются до сих пор.

Эта тема быстро расширилась в область конструирования исторической памяти, причем с явным антиколониальным оттенком: музей истории татарской государственности в Казанском кремле был открыт в помещении бывшей православной церкви[1359], рядом был реконструирован комплекс захоронений с надгробными плитами татарской знати (кладбище уничтожено при взятии Казани)[1360]. Развивался культ царевны Сююмбике, символа женщины – жертвы царя Ивана[1361]. Татарские художники писали полотна в стиле советской батальной живописи, со всеми символами и атрибутами, только теперь на месте героически погибающих защитников были воины, защищавшие Казань, а на месте их врагов – армия Ивана Грозного.

Однако гибель Казанского ханства в 1552 г. была для исторической памяти хоть и ярким сюжетом, но все же не столь масштабным, чтобы лечь в основу романтического национализма. Н. И. Карбаинов на основе данных соцопросов показывает, что, несмотря на все усилия пропаганды и школьных учебников, основная масса населения усваивает дискурс «катастрофы 1552 г.», но он для нее не очень значим. Карбаинов объясняет это ненужностью образов «древней истории» в повседневной жизни: «Для жителей Татарстана более значимы политические компоненты общественной жизни, чем историко-культурные символы»[1362]. Актуальные проблемы современной жизни Татарстана ослабляют апелляции к прошлому, которым «все не объяснишь».