Мой любимый шотландец

Он удивился и снова взял бокал с элем.

– Мне известно, что большинство обычных женщин работают, – сообщила она. – Моя Бейли трудится каждый день и получает достойную плату. Почему бы не платить шахтерам вдоволь? Сомневаюсь, что женщины нарушают закон просто потому, что им нравится сидеть в тоннеле.

– Я могу поднять им зарплату, сократить смену до десяти часов в день и повысить возраст мальчиков до четырнадцати лет, – проговорил Люциан. – Знаешь, что произойдет тогда?

– Ты лишишься прибыли?

– В этом случае я лишусь шахты – другие владельцы шахт моему примеру не последуют и вытеснят драммуирский уголь с рынка. А если у шахтеров не будет Драммуира, куда им деваться? Видела поблизости какие-нибудь фабрики, где можно заработать кусок хлеба?

– Нет, – признала Хэтти.

– Даже если бы и были, – продолжил Люциан, – спроси у женщин-угольщиц, что они выберут: работать в шахте или дышать целый день пухом на горячей фабрике?

Хэтти поразмыслила, медленно глотая вино.

– Несправедливо, что шахта жизнеспособна лишь в том случае, если рабочие получают минимальную оплату труда.

Его мрачная улыбка пробрала ее до глубины души.

– Ты права, – сказал он. – Так быть не должно.

– Мне следовало больше вникать в работу Люси с профсоюзами, – угрюмо признала Хэтти.

– Я скажу тебе, что они говорят. Профсоюзы возражают, если защита женщин исходит от указов парламента, потому что это мешает им работать. Хорошо, если они замужем и их мужья прилично зарабатывают, только как же быть с одинокими женщинами и вдовами? А с женами бедных рабочих?

– Или с теми, кто хочет обеспечивать себя самостоятельно? – многозначительно спросила она.

– И это тоже, – согласился Люциан. – Запрет спускаться под землю исходит вовсе не из заботы об их здоровье. Общество и церковь настаивают на нем из моральных соображений. Нельзя, чтобы женщины работали голыми, говорят они. Пусть тогда бы церковь компенсировала разницу в оплате труда, но та не хочет.

Если он пытался ее шокировать, то у него получилось.

– Голыми, – повторила Хэтти.

Он взял с тарелки хлеб и оторвал кусок крепкими зубами.

– Под землей жарко как в аду и почти всегда сыро, – пояснил Люциан, проглотив. – Без одежды становится полегче.

Несмотря на потрясение, ей стало интересно, откуда ему известны такие подробности. За обеденным столом Гринфилдов было много разговоров, но отец мало что знал об условиях на шахтах, акциями которых владел, и даже Флосси, при всем своем рвении, никогда не спускалась в тоннели. Часы умных бесед и сетований о людских бедах внезапно стали отдавать фальшью.

Говорить Люциану комплимент было непривычно, однако Хэтти старалась быть справедливой во всем, поэтому сказала:

– Похвально, что ты удосужился узнать побольше о бедах общины.

Муж помолчал, посмотрел на нее пристально и покачал головой.

– Я думал, ты уже поняла, – проговорил он. – Все-таки глаз у тебя наметанный.

Нервы Хэтти взвыли от предчувствия. Совсем как в тот раз, когда он собирался поцеловать ее возле двух ваз династии Хань.

– Я был одним из них, – признался он. – Я из аргайлских шахтеров.

Глава 20

Судя по озадаченному лицу, жена об этом не догадывалась. Ну и ладно. Если уж вышла за него, зная, что он незаконнорожденный, то со временем привыкнет ко всему.

– Ты говорил, что работал в антикварной лавке на Лестер-сквер, – потрясенно напомнила Хэрриет. – И что твоя мать была горничной в поместье.

– Я говорил, что устроился в лавку в тринадцать лет. Перед тем я почти год прожил на улице. В Лондон я приехал из Инверарэя в двенадцать.

– На улице, – прошептала Хэрриет. – Ты был в Лондоне совсем один – а как же родители?

– К тому времени оба умерли, – резко ответил Люциан, и она вздрогнула.

Убрав салфетку с колен, девушка сложила ее в острый треугольник и отодвинула в сторону.

– Прошу, расскажи.

– Моя мать была из шахтерской общины, – пояснил Люциан. – Поддавшись мечтам о красивой жизни, она устроилась прислугой в поместье. Вскоре вернулась в поселок, но уже в интересном положении. – Он поймал себя на том, что сжимает кулаки, и усилием воли распрямил пальцы. – После смерти матери я остался с отчимом, пока не умер человек, меня зачавший. Поместье унаследовал его кузен – религиозный фанатик, которому вздумалось облагодетельствовать бастардов покойного. Полагаю, хотел сократить его пребывание в чистилище. Так вот, он отправил всех нас в религиозный интернат в Кенсингтоне.

Глаза у Хэрриет стали огромные. Интересно, зачем ему вообще рассказывать ей о таких вещах? Пропахший углем воздух, мальчик Рури, уронивший корзинку с репой, мягкие, соленые от слез губы жены. Гремучая смесь, которой вполне достаточно, чтобы принудить мужчину к откровенности.

– Я думала, ты носишь имя отчима, – призналась Хэтти. – Зачем тебя у него забрали?

– Все знали, кто я на самом деле. Хотя мать скрывала свое положение сколько могла, ей пришлось остаться в поместье ради хорошей еды и легкой работы. Они знали и пришли меня забрать.