Мой любимый шотландец

Он кивнул, и у нее внутри все похолодело.

– Да будет тебе известно, что волшебной палочки у него нет, – заявила она. – И законом он тоже связан.

Люциан отодвинулся от стола и скрестил руки на груди.

– Ты не станешь отрицать, что он человек влиятельный и мог бы открыть для меня кое-какие двери?

Она вздернула подбородок.

– Хочешь изменить мир к лучшему? Почему бы для начала не раздать свое состояние бедным?

Люциан презрительно фыркнул.

– Милостыня? Нет, меня интересуют долгосрочные перемены. Помнишь, мы говорили о том, как трудно одинокому предпринимателю поднять зарплаты до прожиточного минимума? Я хочу добиться реструктуризации государственного бюджета. Моя цель – систематическое перераспределение богатств!

– Ясно.

Люциан разошелся не на шутку.

– Угадай, сколько бюджетных средств ежегодно идет на нужды британской армии?

Хэрриет устало пожала плечами.

– Двадцать процентов?

– Тридцать! Тридцать процентов уходит на чертовы имперские войны! С другой стороны, на нужды здравоохранения или образования не выделяется ни шиллинга! В результате бедные, неграмотные ребята отправляются прямиком на фронт или в забой. Достойнее погибнуть от пули или под завалом, чем просить подаяния у насквозь прогнивших лондонских пэров!

«Он рассуждает совсем как Люси, – подумала Хэтти, глядя, как тени играют на его суровом лице, – та же убежденность, та же целеустремленность».

– И что ты предлагаешь? – мягко спросила она.

Люциан развел руками.

– Империалисты с деньгами никогда не расстанутся. Они скорее сожрут весь мир, чем накормят британский народ. Я думаю о доходах бюджета, и в настоящее время самый эффективный рычаг – повышение подоходного налога.

– Для моей суфражистской деятельности мне пришлось изучить протоколы голосования Гладстона, – поделилась Хэрриет. – И я совершенно уверена, что последние двадцать лет он выступал за отмену подоходного налога.

– Отменить налог не удалось, так что это всего лишь голословное потворство, – заметил Люциан, возбужденно расхаживая перед столом. – Бюджет чрезмерно зависим от таможенных и акцизных сборов, в то время как торговая конъюнктура постоянно ухудшается и американский импорт способен превзойти британские товары по всем статьям!

– Звучит логично, – согласилась она. – И все же маловероятно.

– Гладстон знает, что альтернативы нет, – заявил Люциан. – Подоходный налог взымается по ставке менее одного процента, большинство граждан от него освобождены – его следует увеличить и распространить на прибыли корпораций.

Услышав такую нелепость, Хэрриет фыркнула.

– Корпоративный налог?!

– Однажды его введут, – заверил он, – вот увидишь!

И тогда девушку осенило, что ее склонили к браку с целью проведения британской налоговой реформы. Она прищурилась.

– Почему бы тебе не скупить членов парламента, чтобы они выполняли твои приказы, как делают обычные промышленники? – спросила Хэрриет. – Или не организовать оппозиционную партию? Зачем становиться одним из них?

Он усмехнулся.

– Поверь, эти стратегии вовсе не исключают друг друга. Однако самые мощные крепости осаждать бесполезно – их нужно разрушать изнутри.

– А когда стены падут, ты избавишься от своего богатства? – невинно осведомилась она.

– Нет, – мрачно ответил он.

– Почему же?

– Богач пользуется влиянием, бедняк – нет. Мы узнаем о простом работяге лишь в случае его гибели из сводок компании, в которой он трудился, или если какому-нибудь журналисту вздумается сочинить сенсационную новость – так или иначе, о смерти бедняка обычно говорят громче, чем о жизни.

– Тебе это только на руку.

Люциан резко остановился и посмотрел на нее.

– В шахту я не вернусь! – заявил он. – Я не стану унижаться ради еды, я не позволю обращаться с собой, как с помойной крысой!

– Ладно, – успокаивающе проговорила она, – ладно.

Он отвел взгляд, немного потрясенный. Вероятно, утратить самообладание его заставило признание в пережитом стыде. И в этот миг усталое и израненное сердечко Хэтти открылось ему – оно всегда откликалось на чужую боль, не заботясь о том, заслуженно это или нет.

– Я тебя провоцировала, – созналась она. – Из-за участия в движении суфражисток я отлично знаю разницу между милостыней и переменами. Наш лидер, Миллисент Фосетт, социалистка.

Люциан задумался.

– Полагаю, у нас и в самом деле много общего.

– Пасовать перед несправедливостью и замечать лишь те ее проявления, которые укладываются в некую концепцию, неправильно.

Их взгляды встретились, и между ними возникло понимание, заставившее ее снова отступить и уйти в оборону.

– Мой отец пожертвовал мною ради своих деловых интересов, – напомнила Хэрриет. – Почему ты считаешь, что он поддержит твою политику, если она ударит по его карману?

Люциан подошел к ней, тяжело ступая. Глаза его были черны, как ночь за окном. Пристально вглядевшись в расстроенное лицо жены, он медленно опустился на одно колено.

– Как думаешь, ты когда-нибудь перестанешь на меня злиться?

Она смерила его долгим взглядом.

– Не могу сказать, – наконец призналась она. – Конечно, мне гораздо легче от того, что меня используют ради хорошей, благой цели, нежели только для личного обогащения.