Мои современницы

Я вернулась домой в три часа и мгновенно уснула. Страшный кошмар мучил меня всю ночь. Не припомню точно подробностей; знаю лишь, что все события были лиловые с зеленым.

IV

Борисовы (так звали моих новых знакомых) пришли ко мне на другой день пить чай. Александра Александровна или Алекс, как она с первого же раза попросила себя называть, уверяя, что ненавидит свое имя Александры, была весела, оживлена и, по обыкновению, очень элегантна. Тим тоже казался менее мрачным. Он был не столько красив, как очарователен и принадлежал к типу тех ленивых, белокурых, вялых славян, которые всегда готовы упасть в чьи угодно объятия. Такие мужчины имеют огромный успех среди женщин. Доступность их любви играет несомненно большую роль в этом успехе.

– Что же вы теперь пишете? – любезно щебетала Алекс, – можно узнать сюжет?

– Да пока еще ничего в виду не имею, – отвечала я, – вот вас могу описать, если позволите.

– Ну, что нас описывать – мы такие неинтересные! В нашей жизни романтичного было только начало. Тим меня семнадцатилетней девочкой увез от родных, и мы тайком венчались в сельском храме. Помнишь, Тим! – нежно улыбнулась она мужу.

– Мало ли глупостей делают люди в молодости! – сердито проворчал Тим.

Алекс вспыхнула; глаза ее засверкали. Я поспешила перевести разговор.

– Довольны ли вы вашим отелем? – спросила я.

– Да, ничего… Комнаты хорошие и кормят недурно. Зато общество ужасное! Страшно и вспомнить!

«Как, опять общество ей не угодило?» – с удивлением подумала я и вслух прибавила:

– Ну, и я обществом похвалиться не могу. В здешнем отеле, кроме старых англичанок в очках, да клерджменов[217] в отпуску никого нет.

– Но это великолепно! – воскликнула обрадованная Алекс, – знаете что? Не переехать ли нам в ваш отель? Мы с мужем так скучаем среди иностранцев, a здесь мы все втроем можем обедать за одним столом… Конечно, если вы ничего против не имеете. Эти табльдоты такие бесконечные…

Я, разумеется, согласилась, и Алекс принялась хлопотать. Вызвала управляющего гостиницей и заставила показать несколько комнат; выбрала затем самые удобные и светлые, поторговалась и объявила мне, что завтра же переезжает.

– Вот только не знаю, приятно ли это будет мужу. Здесь, по-видимому, крашеных англичанок нет, а он без них жить не может! – язвительно прибавила она по адресу Тима.

– Ведь я же не протестую против переезда – чего же ты ко мне пристаешь? – вспыхнув, отвечал он жене.

На другой день мы уже обедали за одним столом. Судьба, видимо, предназначила их для моей книги, и я с жаром принялась изучать обоих.

Алекс была не только красива, но умна и прекрасно образована. Она отлично говорила по-французски и по-английски, много читала и, что редко встречается, могла очень красиво, сжато и отчетливо передать прочитанное. Всё было в ней элегантно: манеры, язык, туалеты и движения.

Как-то, вскользь, Алекс упомянула, что она рожденная княжна N. и я с удивлением услыхала одну из лучших русских фамилий. Что заставило эту аристократку выйти замуж за человека, в котором всё было плебейское, начиная с его имени Тимофей и кончая вульгарным голосом? Красота ли его или то душевное джентльменство, которое столь же было в нем несомненно, как и его мещанское происхождение.

Несмотря на двенадцать лет брака, Алекс по-прежнему страстно любила мужа. Я часто ловила ее нежные восторженные взгляды, устремленные на него. К большому моему удивлению, Тим их не замечал, а если и видел, то с досадою отвертывался.

«Чего же ему надо? – думала я, – его жена такая красавица, такая обворожительная женщина!»

Алекс была ревнива и, по глупому обычаю русских женщин, не умела скрывать своей ревности, чем чрезвычайно раздражала мужа. Особенно ненавидела она «этих дам», очевидно, считая их за злейших своих врагов. Когда Алекс вспоминала о них, всё лицо ее пылало, глаза горели и злые выражения сыпались с языка. «Развратная девка», «крашенная тварь», вся дрожа, говорила она и так странно было слышать грубые циничные слова от этой изящной, хорошо воспитанной, женщины. Она напоминала мне подержанную шарманку, которая всё играет хорошо, а как дойдет до испорченных струн, то засвистит, зашипит и оборвется. Какие-то струны в душе бедной Алекс были больны и надорваны…

Между тем наступил Mardi gras[218] – последний день масленицы, и мы втроем отправились смотреть сожжение Карнавала. Оно происходило вечером на небольшой площади Префектуры, и мы, не зная дороги, потерялись в узких, извилистых переулках старого города. Какой-то добрый француз указал нам путь, и мы достигли трибун в самый разгар фейерверка. Он не столько отличался красотой, сколько шумом. Ракеты разрывались с таким треском, что приходилось зажимать уши.