Мои современницы

Засмотревшись на веселую, танцующую и поющую толпу, я не заметила времени. Только почувствовав голод, я сообразила, что час, должно быть, поздний, и поспешила в буфет. Лакей усадил меня за маленький столик, но очень удивился, узнав, что я хочу ужинать.

– У нас кроме сандвичей, да шампанского ничего нет – объявил он. Я потребовала и того и другого.

Не успела я кончить свой своеобразный ужин, как в буфете появились «будущие герои моей книги», как я мысленно их называла. Красивая русская дама была в элегантном, лиловом, бархатном платье с зеленой эгреткой[215] в густых, тщательно завитых, волосах. Она села за соседний со мной столик, обмахиваясь снятой с лица бархатной маской.

– Какое счастье видеть наконец черные фраки лакеев! – раздражительно говорила она, – я думала, что помешаюсь на этих двух ужасных красках! Я прежде так любила лиловый цвет, но теперь никогда, никогда более не одену этого платья… Тим! Прикажи подать мне ростбиф!

– Какой ростбиф? – возразил ее спутник, сбрасывая с головы капюшон своего домино, – разве ты не знаешь, что сегодня здесь все кушанья лиловые с зеленым?

– Что ты!! – ужаснулась красавица, но, поняв, что над нею смеются, рассердилась.

– Как тебе не стыдно, Тим! Ты видишь, как я расстроена, и еще более меня раздражаешь!

Я не выдержала и расхохоталась. Резинка, придерживавшая мою маску, оборвалась, и она упала на ковер. «Тим» бросился ее поднимать.

– Благодарю вас! – забывшись, сказала я по-русски.

– Вы русская? – с изумлением воскликнула брюнетка, – вот никогда бы не подумала!

Ее восклицание меня не удивило. Давно уже привыкла я к тому, что в Германии со мною говорят по-английски, принимая меня за дочь Альбиона; англичане считают меня американкой, а американцы – шведкой. Каким образом один и тот же человек может походить на все нации сразу, всегда казалось мне загадкой.

– За кого же вы меня приняли? – полюбопытствовала я.

– За кого? За голландку! Я еще вчера, в Вилль-франш, вас заметила и сказала мужу: посмотри, какое типичное голландское лицо!

Час от часу не легче!!!

– Разве вы так хорошо знакомы с Голландией и ее обитательницами?

– О, да! Мы три месяца прожили на морских купаньях в Швенингене[216].

– Что же, хорошо там?

– Как вам сказать: пляж очень хорош, купанья тоже; зато общество ужасное! Настоящий кошмар, страшно и вспомнить! – и красивая брюнетка закрыла глаза рукою.

Я с удивлением смотрела на нее. «Надо бы съездить когда-нибудь в Швенинген, – подумала я. – Какое такое особенное общество там собирается?»

– Вы не только не похожи на русских лицом, – продолжала моя новая знакомая, – но не похожи на них и образом жизни. Я уверена, что в Ницце сотни русских дам мечтали побывать на сегодняшнем балу и не поехали за неимением кавалера. Вы же спокойно приезжаете одна на публичный бал и в 2 часа ночи ужинаете в буфете. Я никогда бы на это не решилась! Я чувствовала бы себя затерянной и одинокой в такой толпе.

– Я ведь писательница, – отвечала я, – а писательницы имеют то преимущество перед другими женщинами, что всегда путешествуют в обществе, по крайней мере, двух героев своего будущего романа, а потому одиночества не испытывают.

– Писательница! Ах, как это интересно! Скажите, под каким же именем вы пишете?

Я поморщилась, сообразив свою оплошность. Назвать свое имя значило вызвать поток восторженных нелепостей по поводу сочинений моего отца.

Так оно и случилось. Красивая русская оказалась пламенной поклонницей Достоевского. В миллион первый раз пришлось мне выслушать, как она, прочтя в «Преступлении и наказании» сцену убийства старухи-процентщицы, упала в истерике на пол, отдавив при этом ножку любимой собачки. Как после чтение «Бесов» у ней началась бессонница, продолжавшаяся несколько месяцев, так что пришлось посоветоваться с психиатром. Понизив голос, моя новая знакомая призналась мне, что Катерину Ивановну в «Братьях Карамазовых» Достоевский написал с нее, хотя возможно, что в ранней юности она слегка напоминала Лизу Хохлакову.

Я уныло слушала, с благодарностью смотря на молчавшего Тима. По его несколько сконфуженному виду я причислила его к тем, весьма многочисленным в наше время, поклонникам Достоевского, которые нетвердо помнят, какое именно из его произведений считается шедевром: «Обрыв», «Накануне» или же «Смерть Ивана Ильича»…

– Какой красивый бал! – сказала я моей собеседнице, желая переменить разговор. Та презрительно улыбнулась.

– Царство кокоток! – брезгливо отвечала она.

– Помилуйте! Тут по меньшей мере две тысячи народу. Неужели же все кокотки?

– Не все, так большинство. Их циничные манеры и разговоры ясно это доказывают.

– Представьте, а я-то удивлялась, как здесь всё прилично!

– Вы находите? Плохая же вы наблюдательница! Скажу вам откровенно, я таких сцен здесь насмотрелась, что никогда более на подобные балы не поеду. Порядочная женщина не должна подвергать себя подобным циничным зрелищам. Порядочный мужчина тоже, – добавила она, грозно смотря на мужа.

Я собралась уходить и стала прощаться. Мои новые знакомые объявили, что завтра же придут ко мне с визитом.