Мои современницы

За войском шли маски самых разнообразных форм и величин. Кокетливые лангусты, державшие на своих усиках маленьких поваров; свиньи с бантами на шеях; коты в огромных шляпах; укротительницы змей, астрологи с подзорными трубами, венгерские музыканты – всего и не перечтешь. Маски были остроумные, подчас злые. Такова, например, группа людей с лошадиными головами, изображающая les courses du Var[194]. Боже! В каком виде были бедные лошадки! Кто шел на костылях, кто опираясь на палку. У одного завязаны зубы, у другого – горло. Инвалиды встречены были всеобщим смехом – скачки в этом году были действительно не из блестящих.

Но вот и Карнавал верхом на зеленом драконе, в красном фраке, с глупой улыбкой на пунцовом лице, с короной на сером цилиндре. Одной рукой он вертел что-то вроде шарманки, из которой вылетала тоненькая, стройная фигурка модной дамы. То была машина, изобретенная Карнавалом с целью придать толстым женщинам стройность и худобу, требуемую модой. Внизу за Карнавалом копошились какие-то лилипуты.

«Как, однако, хорошо сделаны эти лилипуты! – подумала я, берясь за бинокль, – совсем как живые!» Но, вглядевшись, я увидала, что то был действительно живой оркестр, и лилипутами музыканты казались лишь по сравнению с гигантской фигурой Карнавала.

Вслед за супругом проехала Madame Carnaval в своей изящной золоченой колеснице, украшенной розами. Она, видимо, успела уже побывать в машине, изобретенной ее мужем: стройная, в обтянутом модном платье, хорошенькая, с рыжими волосами, она слегка приподнялась навстречу своим подданным, держа в руках колоссальных размеров муфту, кружевной зонтик и сумку.

За нею следовала колесница, изображавшая les Pilules du Diable[195]. Великолепный черт, величиною с дом, в зеленом атласном камзоле, сидел посреди гигантских розовых коробок от пилюль, и в каждой коробке бешено плясало трио зеленых чертенят.

Много других колесниц проезжало мимо, конкурируя на призы. Шесть рабочих лошадей с трудом везли трехэтажные сооружение с бесчисленными башнями и балконами, на которых маски в ярких костюмах неистово отплясывали канкан. Большинство колесниц грешило тем, что уж слишком много хотело выразить. Чего, чего тут ни было! И верблюды, и арабы, и наяды, и лангусты, и свиньи, и грибы. Всюду виднелись остроумные надписи, но разобрать их было трудно, и колесницы оставляли пестрое и смутное впечатление.

Сопровождаемый смехом, пением, свистом и шутками, Карнавал дважды объехал площадь и был торжественно ввезен в огромную, задрапированную красным сукном, ложу. Два полицейских стали на караул, чтобы отныне дежурить при нем, сдерживая отцов и матерей, приводивших в течение тринадцати дней своих детишек на поклонение Его Величеству.

– Как всё это глупо! – раздался за мной русский недовольный голос. Я обернулась. Говорила красивая стройная брюнетка в элегантном котиковом пальто и в маленькой белой атласной шляпе с эгреткой.

– Почему же глупо? – с раздражением спросил ее спутник, тоже молодой и красивый.

– Да, так… всё вообще… К чему все эти тряпки, шум, нелепая иллюминация, дикая музыка?

– Да ты чего же собственно ожидала? – допытывался спутник.

– Не знаю… Чего-нибудь другого… остроумного, забавного…

– Ну, еще бы! Подавай нам с неба луну!.. Да нет, что луна! Луна банальна. Нам нужна планета, да такая, что никогда не существовала и существовать не могла! Неизвестно зачем истратили тридцать франков на места…

– Не серди меня, Тим! Порядочный человек не должен помнить о деньгах.

– Да, если бы мы были Ротшильды! А то, сама знаешь, средства наши невелики. Гораздо было бы лучше остаться в Jardin Public[196], как я предлагал, и даром всё видеть.

«Вот типичные русские! – подумала я, – оба молоды, красивы, живут в дивном климате, видят интереснейший карнавал, при этом недовольны и ссорятся!»

Как ненавижу я это хроническое недовольство жизнью! Потому ли, что моя бабушка была шведка[197] и передала мне в наследство бодрую норманскую кровь или по другой какой причине, только судьба наградила меня молодой душой, которая чем дольше живет, тем сильнее наслаждается жизнью. Неудивительно, что мне противна русская тоска и вечное брюзжанье. Тоска эта, по мнению патриотов, должна изображать необычайную гениальность русского народа, его стремление к высшим идеалам и нежелание довольствоваться малым. По моему же мнению, тоска эта – инстинктивное чувство юного, небольшого еще, сравнительно, племени, по воле судеб растерявшегося на необъятном пространстве.

«Живы ли вы еще, православные христиане? – жалобно стонет русская душа, – или погибли под вечными снегами, бурями и непогодами?»

И я подчас испытываю то же чувство одиночества и затерянности. Но как-то всегда, рядом с грустными, за душу хватающими, русскими мелодиями мне слышится бодрая варяжская песнь Рогнеды:

Рогволоду ли страшиться
Бурной ночи моря?
Рогволод несется смело,
Без боязни пенит море,
Раздался могучий клич[198].