Мои современницы

…«Не могу! – отвечала Ирина, – не могу, потому что не люблю его больше. Он мне гадок. Я любила сильного, честного, идеального человека. На что мне этот жалкий развратник, который не в силах удержаться от того, что осуждает его же совесть. Могу ли я когда-нибудь забыть его жалкую трусливую фигуру, крадущуюся по коридору после гнусного свидания со своей сообщницей. Светлый образ померк навсегда, и никогда уже не в силах буду я посмотреть на него прежним восторженным взглядом!»

Тот зверь, о котором когда-то говорил Ирине Гжатский, проснулся в ней и стонал, раздразненный и неудовлетворенный…

«Утопиться, броситься со скал в садах Монако», – соображала Ирина, но мысль выйти на солнце, на всю эту южную торжествующую природу заставила ее болезненно поморщиться.

«Они там все счастливы, все ликуют, – со злобой думала Ирина, – ну и пусть остаются со своим счастьем. Я же должна покончить с собою здесь, в этой темной комнате».

Взгляд Ирины скользнул по стенам, отыскивая гвоздь, и вдруг остановился на столе, на стакане с розоватой водой…

По приезде в Монте-Карло у Ирины от морского воздуха появилась маленькая сыпь на лице. Ирина, особенно в это время интересовавшаяся своей наружностью, поспешила обратиться к доктору и тот предписал ей умываться раствором сулемы, предупредив, разумеется, что это сильный яд. Ирина каждый вечер приготавливала стакан для утреннего омовения и теперь он стоял на туалетном столе, маня и соблазняя ее. Не сводя с него глаз, Ирина подошла к столу. Ее пылкое воображение рисовало ей страшные муки, безумные боли…

«Полно, полно, – ободряла себя Ирина, – неужто ты такая жалкая трусиха? Что значат несколько часов физических мучений рядом с безумными душевными страданиями, которые при твоем богатырском здоровье продолжатся, быть может, еще сорок лет. Как ни ужасны они были раньше, всё же тогда существовала надежда на Бога, на чудо Его, на Его власть и могущество. Подумай, какова будет твоя жизнь теперь, когда ты более в Него не веришь?»

Ирина содрогнулась перед страшной картиной. Борясь с животной потребностью жить во что бы то ни стало, она то протягивала руку к стакану, то отдергивала ее. Вдруг странная мысль пришла ей в голову.

«Что если природе известно, что у нее могут быть дети от Гжатского и она не хочет этих детей. Не хочет, потому что цель природы постепенно оздоравливать человечество и этим вести его к счастью, к познанию Бога и путей Его. Не хочет, чтобы потомство Ирины наследовало ее болезнь и также жестоко страдало, как она, не принося никакой пользы миру, не имея сил наслаждаться жизнью, а лишь наводя тоску и отчаянье на окружающих. Что если природа послала ее сегодня смотреть восход солнца, приготовила ей этот стакан и теперь торопит его выпить?»

Обидно стало Ирине при этой мысли. «Почему же, почему, – спрашивала несчастная, – такая нежность к этим еще несуществующим людям и такая холодность, такое равнодушие к ней, Ирине, столь мучительно и долго страдавшей?»

И ей хотелось опрокинуть стакан, разлить соблазняющей ее яд и остаться жить на зло природе…

В дверь постучали.

– Ирина Павловна, вы всё еще спите? – раздался веселый голос Гжатского. – Ну, как вам не совестно! Утро – то какое восхитительное! Совсем, как у Фета: помните?

Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом…

Кровь бросилась Ирине в голову. «Он счастлив, он доволен! – думала она. – Где, в чьих объятиях, почерпнул он свою жизнерадостность?»

И такая обида, такая горькая насмешка почудилась ей в веселых беззаботных словах Сергея Григорьевича, что Ирина, не задумываясь, схватила стакан и залпом его выпила…

Дверь отворилась, и в комнату вошел Гжатский…

– Ба, да вы совсем готовы! Что же вы мне не отвечаете? А я-то, как испанский гидальго, декламирую перед вашей дверью. Да что с вами? Отчего у вас такой трагический вид?

Ирина, молча, смотрела на него, скрестив на груди руки.

– Я видела, откуда вы вышли на заре, – прошептала она дрожащими губами.

– Видели? – и Гжатский сильно покраснел. – Ну, что ж! Теперь вы, разумеется, считаете меня подлецом? Я оправдываться не стану. Об одном лишь прошу вас, об одном молю: не унижайте вы себя в моих глазах ревностью к этой твари. Если бы вы только могли понять, какая пропасть существует между вами и ею! Для меня она даже не женщина. Это – рюмка водки, которую надо выпить; папироса, которую необходимо выкурить в известную минуту… Простите, я не должен вам этого говорить; но как же это вы, девушки, ухитряетесь прожить жизнь и ничего в ней не понять! Чем, чем мне доказать вам, что эта гадина для меня не существует! Ну, хотите, сейчас же, сию минуту, уедем отсюда куда вам угодно, хоть на Нордкап, хоть в Центральную Африку. Уж туда-то она за нами не погонится!.. Да что с вами? Что с вами? Что с вами?

Ирина с криком упала на пол и корчилась на ковре. Гжатский бросился на колени рядом с нею и обхватил ее.

– Ирина, дорогая, милая Ирина, скажи мне, что с тобой! Не пугай меня!