Мои современницы

– Полноте, дорогая! Не может же муж быть пришит к своей жене. Отчего бы ему не пообедать или не провести вечер в обществе других женщин? Ничего опасного я в этом не вижу и убеждена, что вашим начальницам на мысль не приходило вас обижать. Я понимаю еще, что неудобно разделять мужа с женой в первые месяцы брака…

– Значит, вы допускаете, что муж может со временем охладеть к жене? Но почему же, почему? Ведь она всё та же осталась, иногда даже красивее сделалась!

– Бог мой! Нельзя же вечно пылать! Брачная любовь скоро проходит и заменяется дружбой.

– Но что же делать, если жена любит мужа по-прежнему; больше, сильнее прежнего. Что делать, если муж становится кумиром, и при одной мысли его потерять в глазах темнеет, сердце сжимается… Знаете, я иной раз мечтаю, с каким наслаждением я избила, изуродовала бы всех женщин, которые смотрят на Тима и ему улыбаются… О, жадные твари! Ведь я от них ни мужей, ни любовников не отнимаю!

– Право, чем так мучиться, благоразумнее было бы разойтись со своим мужем.

– Но с кем же я стану жить? Родные не простили мне моего брака, и теперь, за эти двенадцать лет, мы стали друг другу чужими. Друзей, подруг у меня тоже нет…

– Зачем непременно жить с кем-нибудь? Отчего не жить одной? Ведь живу же я одна и не жалуюсь.

– Ну, вы – другое дело…

– Почему же я – «другое дело»?

– Потому что… вы ненормальны.

– Как ненормальна? – изумилась я.

– Конечно, ненормальны. Неужели вы этого не знали? Я вас с первого дня наблюдаю и удивляюсь, как это вас одну пускают бродить по свету.

– В чем же вы видите мою ненормальность?

– Да во всем. Каждая мысль, каждая фраза ваша дика и странна. Вот, например, вчера я рассказывала вам, как тяжело мне жить в Петербурге, где всё полно пережитыми горькими минутами. Я еду по улице и говорю себе: вот в этом доме мы когда-то жили с Тимом и так страшно ссорились. Вот, в эту церковь я ходила молиться и в слезах лежала перед иконой, прося послать мне утешение… Вот в этом театре Тим восторгался красивой актрисой… Вот в этом магазине я заказывала новое платье, надеясь понравиться в нем мужу, а он его даже не заметил… Я вам всё это рассказываю, ища сочувствия, а вы, вдруг, отвечаете, что у вас память очень слабая: вы, дескать, помните, что было с вами месяц тому назад, но дальше припомнить свою жизнь не в состоянии!!!

– Ну, это еще небольшая беда! – смеялась я, – за подобную «ненормальность» Господа Бога благодарить следует.

– Я вам тысячу других примеров приведу! Помните, как мы на днях радовались с Тимом, что в Париже гильотинировали убийцу маленькой девочки? Вы же вдруг говорите: «Как это жаль! Его следовало отдать на изучение врачам, так как у него, очевидно, какое-нибудь искривление в черепе!» Помните, я вас как-то спросила, боитесь ли вы смерти? Вы отвечаете: «Да, очень боюсь умереть, не увидав Египта и Нордкапа!» Я вас спрашиваю, не мучает ли вас мысль о будущем мире? Вы на это говорите, что, напротив, с большим интересом ждете смерти, ибо убеждены, что умрет только ваше тело, а душа переселится в другой, такой же интересный, мир… Для каждого из нас смерть есть ужас, страшный суд, быть может, вечные мученья в огне… Для вас же смерть – какой то train de plaisir[224], который перевезет вас в волшебную страну, где будут новые пальмы, новые звезды и море… Я не хочу вас пугать, Любовь Федоровна, но я почти уверена, что вы кончите сумасшедшим домом.

– Что ж, я соберу там интересные материалы и напишу книгу из жизни умалишенных – они меня всегда очень интересовали.

– А эта черта в вас тоже нормальна? Во всем, что вы испытываете и переживаете, вы видите лишь материал для новой книги! Мне жаль вас, бедная Любовь Федоровна!

Я от души хохотала, слушая эти речи, но, признаюсь, была несколько сконфужена.

«Как! – думала я, вернувшись домой, – в то время, как я производила опыты над ненормальностью Алекс, тщательно записывая свои наблюдения, она, оказывается, занималась тем же самым и пришла к весьма грустным для меня заключениям. Кто же из нас прав?»

VII

Тим уехал на три дня в Сан-Ремо навестить больного товарища. Алекс собралась было ехать с ним, потом отдумала. Волновалась, провожая мужа, точно на веки с ним расставалась, и затем целый день не могла найти себе места. Она не отходила от меня, беспрерывно вспоминая о Тиме, о том, что он теперь делает, кого в Сан-Ремо видит, с кем говорит…

Алекс так меня утомила, что я решила развлечь ее, и на другой день предложила съездить в Ментону, где мне давно следовало навестить одну знакомую старушку. Она жила где-то в горах, в каком-то маленьком пансионе «Анонсиада» и усердно звала меня к себе. «Навестите мой райский уголок, – писала она, – вы не раскаетесь: L’Annonciade mérite bien une visite»[225].