Мои современницы

Алекс согласилась. Она, видимо, боялась остаться одна со своими мыслями. Мы выехали утром до завтрака и по приезде в Ментону должны были совершить целое путешествие сначала в небольшом омнибусе, потом по крошечному, совсем игрушечному, фуникулеру. Маленький отель стоял на вершине скалы и перед ним расстилался сад, разведенный чуть не на камне. Боже, как он был хорош! Огромные пальмы, клумбы маргариток и анютиных глазок, пышные кусты белой ромашки, апельсинные деревья, в темной зелени которых золотились фрукты, – всё это южное великолепие нежилось и росло на солнце, на краю обрыва. Стены отеля завивала южная ползучая сирень. Миндальные деревья в розовом цвету украшали двор и небольшую мраморную лестницу. То был по истине «райский уголок», какие еще сохранились кое-где на Ривьере и в Италии. В них отдыхаешь от унылого однообразия современных роскошных караван-сараев.

Я не успела предупредить знакомую о своем приезде, и ее не оказалось дома. Хорошенькая черноглазая итальянка-горничная объяснила нам, что синьора уехала в Ментону за покупками, но вернется до захода солнца.

Позавтракав, мы поднялись с Алекс по разрушенным ступеням в старый упраздненный монастырь Анонсиады[226], возвышавшийся рядом с отелем. Маленькая церковь была заколочена; с железного креста сорвано Распятие, и только внизу на каменном пьедестале можно было разобрать; «Crux… Ave… Spes… Unica[227]. Три англичанки-художницы сидели на складных табуретах среди двора с печальными кипарисами и усердно рисовали акварелью забытый монастырь. Кругом, по склону горы, спускались каменные террасы, где когда-то в монастырских плантациях зрели и наливались лимоны. Теперь на месте их грустно торчали почерневшие корни.

Из монастыря пошли мы бродить по горе. Экипажных дорог по ней не было, а лишь так называемые chemins muletiers[228]. Что это были за дивные дорожки! Они змеились среди яркой сочной сосны, напоенные ее ароматом, меж цветущих кустов вереска и белых камней, при каждом повороте открывая очаровательные виды на горы, плавающие в голубом тумане, и на живописную долину Careï. Тишина была необычайная, воздух чистый, бодрящий и, как всегда в горах, казалось, что сил прибавилось вдвое. Мы увлеклись прогулкой и пришли в отель усталые. Моя знакомая вернулась и ждала меня. Я немедленно поднялась к ней в комнату. Алекс приказала подать себе чаю в беседку, увитую розами, и осталась ждать меня в волшебном саду.

Старушка очень мне обрадовалась и долго не отпускала. Солнце уже закатывалось, когда я сошла в сад. Алекс в беседке не было. Она сидела в плетеном кресле у самого обрыва, облокотясь на перила решетки и неподвижно глядя на море, что синело внизу, в глубине долины. Такое отчаянье, такую безнадежную тоску выражало ее побледневшее прекрасное лицо, что у меня сжалось сердце.

– О чем задумались? – спросила я, подойдя к ней и садясь рядом.

– Да, вот, сижу и думаю, к чему я продолжаю свою нелепую жизнь? Отчего не брошусь в эту пропасть и не покончу с собой? Ведь я же знаю, что жизнь, кроме горя, ничего дать мне не может…

– Послушайте, милая Алекс, ведь это же прямо болезненная идея! Я не могу понять, на чем вы основали вашу дикую ревность к мужу? Посмотрите на себя в зеркало: ведь вы красавица! С какой стати Тимофею Ивановичу вам изменять?

Алекс, молча, смотрела на меня, как бы желая что-то сказать и, в то же время, не решаясь.

– Тут есть одно обстоятельство… – прошептала она, краснея.

– Какое обстоятельство? – удивилась я.

– Я – не жена Тиму…

– Как не жена?!

– То есть мы обвенчаны, обвенчаны! – поспешила она меня успокоить. – Первые два года нашего брака мы были очень счастливы, безумно, страшно счастливы! Но затем у меня родилась мертвая девочка и тут, не знаю уж, право, отчего: роды ли были неправильны, или акушерка попалась неопытная, только я заболела и никогда уже более не могла быть женою Тима…

– Отчего же вы не лечились?

– О, Боже! – всплеснула руками Алекс, – есть ли хоть один известный доктор в России, к которому бы я ни обращалась! Сколько унизительных осмотров пришлось мне перенести, сколько мучительных операций! И всё напрасно! Вот уже четыре года, как я отчаялась и бросила леченье… Теперь вы понимаете мои страданья? Жить с любимым человеком, вспоминать о прошлом счастьи, каждый день любить мужа всё сильнее и страстнее и знать, что всё кончено и прежнего не вернешь! А, впрочем, к чему я вам это рассказываю? Вы ведь всё равно понять меня не можете.

– Вот оно что! – сказала я, смотря с сожалением на бедную женщину. – Только простите, я теперь еще менее понимаю вашу ревность к мужу. Ведь он же вполне свободен!

– Как свободен? – засверкала глазами Алекс, – почему свободен? Болезнь одного супруга не освобождает другого. Наш брак продолжается. Не моя вина, что я заболела… я потеряла здоровье, рождая его же ребенка. Он должен так же, как и я, смириться перед судьбою и терпеливо нести свой крест.

– Ну, знаете, это своеобразная логика. Этак, пожалуй, если ваш муж ослепнет, то вам придется выколоть себе глаза.