Мои современницы

– Боже, какая дикая сказка! Ведь если он без ног лежит и чувствует приближение смерти, то как же бы он мог с вами сам по телефону разговаривать?

– Так это вам, писательницам, логика нужна, a прочие женщины прекрасно без нее обходятся. Их, главное, надо поскорее успокоить.

– Неужели же вам не тяжело всё время лгать, да обманывать? Что это за жизнь! Ведь это же ужас!

– Да, жизнь не завидная. Все мы, русские мужчины, изолгались до последней степени. Что же прикажете делать, если жены нам не верят, когда мы говорим правду? Сказке, нелепой и бессмысленной, поверят, a правде – никогда. Таково уж своеобразное устройство женского ума.

– Какой вздор! Сами же вы сейчас сказали, что нам, писательницам, нужна логика, значит, признали, что под влиянием серьезного занятия женский ум может измениться. Конечно, если вы будете отстранять женщин от всякого дела и насильно держать их в детской, то они навсегда останутся детьми.

Мы скоро кончили денежные дела и вместе вышли из банка. Дорогой Тим упросил меня не говорить Алекс про нашу встречу и за обедом с апломбом рассказывал ей грустные подробности о душевном состоянии генерала Голубушкина. Мне было смешно и вместе с тем досадно, что приходится обманывать Алекс. «Ошибается Тим! – думала я, – уж ко мне-то она не станет ревновать мужа: мне она верит. Бедная Алекс! Пусть хоть раз в жизни поживет спокойно. Как должно быть тяжело подозревать всех своих знакомых в вероломстве!»

Алекс настолько мне доверяла, что когда наступили праздники Mi-carême[234], стала просить меня поехать с Тимом на Redoute Blanche[235].

– Отчего же вы сами не едете? – спрашивала я.

– Не могу я видеть этого содома! Противен мне их наглый цинизм! Все эти здешние балы ни что иное, как рынки, где мужчины покупают понравившихся им женщин. Как не стыдно французскому правительству допускать подобные собрания!

– Да и не одни балы в Европе ужасны, – пресерьезно вторила я Алекс, – еще хуже, по моему, здешний обычай дам одевать к обеду открытые платья.

– Вот и я то же говорю! – обрадовалась Алекс. – Гнусный, подлый обычай, соблазняющий мужчин!

– А театры? Разве это не соблазн?

– Еще какой! – возмущалась Алекс, – балет, например: эти полуголые танцовщицы явно толкают на разврат.

– Следует всё это уничтожить! – решила я, – а затем восстановить старый, добрый обычай запирать на ночь улицы веревкой или рогаткой и посылать ночной дозор, который бы строго наблюдал, чтобы все горожане тушили в девять часов огонь и ложились спать.

Алекс рассердилась.

– С вами нет никакой возможности говорить! – пылко воскликнула она. – Никогда не знаешь, шутите вы или говорите серьезно. Надеюсь, по крайней мере, что вы исполните мою просьбу и поедете с Тимом на эту возмутительную Redoute, на которой ему почему-то хочется присутствовать.

– Утомили меня здешние беспрерывные увеселения, милая Алекс! К тому же, мне кажется, вашему мужу будет несравненно веселее одному.

– Ему нечего думать о веселье! – вспыхнула Алекс. – Тим женатый человек. Ему приличнее ехать на бал в обществе порядочной девушки.

Мне мало улыбалась роль гувернантки, охраняющей Тима от пагубных увлечений, но делать нечего, пришлось поехать. Жаль было бедную Алекс и хотелось ее успокоить.

Как я и ожидала, Redoute Blanche мне не понравилась. В белом свете есть что-то мертвящее, и вся эта белая толпа была далеко не так живописна, как лиловая с зеленым. К тому же Redoute Blanche повторяется каждый год, и костюмы были большей частью старые, пожелтевшие от морского воздуха.

Должно быть, устроители бала поняли, что он привлечет мало публики, а потому в виде приманки пригласили танцовщиц оперы, явившихся в белых греческих туниках с гирляндами цветов. Для нас, русских, привыкших к превосходному балету, все эти некрасивые и неграциозные «гречанки» не представляли большого интереса, хоть и танцевали они в необычайной обстановке: не на сцене, а в самой зале, среди расступившейся публики.

Главным attraction[236] вечера была арлезьянская фарандола[237], начавшаяся тотчас после греческих плясок. Во всех французских провинциях имеются свои особенные, старинные, народные танцы, до сих пор исполняемые народом на деревенских праздниках и вечеринках. Французское общество очень любит и поощряет эти танцы, приглашая крестьян исполнять их на общественных балах и на сцене театра. Пляшут обыкновенно все вместе: и старые, и молодые, подростки и дети. Музыка, им аккомпанирующая, весьма примитивна: всего чаще дудочка, барабан или волынка. Танцуют крестьяне в деревенском платье, в грубых сапогах (в Оверне в деревянных сабо) и старательно, с серьезным видом, выделывают замысловатые па. Балетные танцовщики, пляшущие на сцене народные танцы, доказываюсь свою ненаблюдательность, очаровательно улыбаясь публике. Крестьянин так привыкает работать всю неделю, что не в силах остановиться и по воскресеньям, в виде веселья, он так же сосредоточенно и угрюмо работает ногами.