Мои современницы

В Оверне, кончая bourrée, танцор серьезно и почтительно целует свою даму. В фарандоле этого поцелуя нет, как нет кавалеров и дам. Танцуют все вместе, цепью, завиваясь и развиваясь длинной лентой. Кончили они под оглушительный гром аплодисментов. Аплодировала и публика и танцовщицы. Соперничества не могло быть: всякому французскому сердцу эти народные пляски дороги и милы.

Мой спутник был в восторге. Я с удивлением на него смотрела: куда девался вечно мрачный и ворчливый Тим? Он острил, хохотал, подпевал веселым мотивам, похорошел и помолодел. Я ему это заметила и пожалела, что так редко вижу его в благодушном настроении.

– Эх, Любовь Федоровна! И рад бы, да не смею! Я – человек жизнерадостный; мне только тогда и хорошо, когда вокруг меня все веселы и счастливы. Если бы вы знали, как тяжело мне жить в этой удушливой атмосфере вечных упреков, страданий, скуки и тоски! Я дни отсчитываю до окончания отпуска и нашего возвращения в Петербург!

Мы оставались на балу до трех часов ночи. Утром я еще крепко спала, как вдруг отчаянный стук в дверь разбудил меня.

– Кто там? – с испугом спросила я.

– Это я, Алекс! Отворите скорей!

Я поспешила открыть дверь, и в комнату влетела Алекс в кружевном капоте с распущенными волосами. Она была вне себя; крупные слезы катились по ее лицу.

– Скажите, до чего же это, наконец, дойдет? – обратилась она ко мне – Вчера, вернувшись домой, муж меня избил.

– Быть не может!

– Не верите? Вот смотрите! – и она показала мне восхитительную белую руку, на которой, впрочем, никаких следов побоев не было. – Видите вы это синее пятно? Это Тим меня ночью ударил!

– С чего бы это? – удивлялась я, – вчера он был в таком благодушном настроении.

– Ну, еще бы! Посторонним людям улыбки и ласковые слова; на долю жены – оскорбления, брань, а теперь уж и колотушки…

Я была глубоко возмущена грубым поступком Тима и, встретив его перед завтраком, высказала ему свое негодование.

– Неужели это правда, Тимофей Иванович, что вы бьете вашу жену?

– Ну, бить – не бил, а тумака два, действительно, дал, – хладнокровно отвечал Тим.

– И вы можете так спокойно в этом признаваться? А я-то считала вас джентльменом!

– Алекс объяснила вам причину нашей ссоры?

– Нет, не объяснила.

– Ага! Ну, так я ее сам объясню. Вчера, когда мы вернулись с Redoute, Алекс еще не спала. Она набросилась на меня с упреками, уверяя, что мы с вами ужинали после бала в отдельном кабинете и… приятно провели там время…

– Не может быть! – ужаснулась я.

– А вы ее сами спросите! Алекс лгать не умеет.

Пылая негодованием, я поспешила к Алекс и потребовала у нее объяснения. Несчастная ревнивица смутилась и покраснела.

– Тим ничего не понял и всё перепутал! – сконфуженно оправдывалась она. – Мне, действительно, показалось странным, что Тим так поздно вернулся… Я подумала, что он вас одну отпустил домой, а сам куда-нибудь поехал…

– Вот вы бы и подождали до утра и спросили меня, вместе мы вернулись или нет. Во всяком случае, будьте уверены, что я никуда более с вашим мужем не пойду. Сами же уговорили меня ехать на этот бал, а теперь, в благодарность оскорбляете гнусным подозрением. Уж этого-то я от вас не ожидала!

Я была искренно возмущена, и весь день очень холодно относилась к Алекс. Она смотрела на меня умоляющими виноватыми глазами, а вечером, поймав одну в коридоре, обняла и прошептала:

– Не сердитесь на меня, милая Любовь Федоровна! Не отнимайте своей дружбы! Она мне так, так нужна!

X

После злополучной Redoute наступило затишье. Алекс сдерживалась, старалась не ревновать мужа и была очень любезна со мной. Тим также был любезен и мил. Раза два начинал он рассказывать нам веселые анекдоты и смеяться; но его веселье, видимо, не нравилось Алекс.

– Что это ты так разрезвился? – подозрительно спрашивала она его. – По какой бы это причине?

И Тим спешил принять свой мрачный вид и обычный ворчливый тон.

Я отдыхала в мирной атмосфере и мечтала, как под моим влиянием улучшится их ужасная семейная жизнь. Внезапно разразившаяся катастрофа совершенно изменила мои планы.

Как-то днем, после завтрака, я мирно читала в своей комнате. Сильный удар в дверь заставил меня вздрогнуть. Я отворила ее, и, к моему удивлению, в комнату ворвался Тим. Он был бледен; губы его дрожали.

– Беда стряслась! – шептал он, падая в кресло, – страшная беда!

– Что такое! – испугалась я. – Где Алекс?

– Дочь моя, Лидочка, опасно больна! Доктора боятся, что у нее скарлатина…

– Какая дочь? – с недоумением спросила я, – Алекс говорила мне, что ваша дочь родилась мертвой…

– Причем тут Алекс? – досадливо морщась, отвечал Тим. – Я вам про свою собственную дочь говорю… ну, незаконную, что ли… Должно быть болезнь действительно серьезна, если уж они прямо в Ниццу телеграфируют… Маруся мне обыкновенно в Больё на poste restante[238] пишет… Хорошо еще, что я после завтрака остался внизу читать газеты, а то бы Алекс непременно сама вскрыла депешу. Я тотчас же телеграфировал в Петербург и просил прислать мне экстренный ответ сюда же, в отель, но не на мое имя, а на ваше. Уж вы, пожалуйста, извините. Знаю, что это бесцеремонно, да дело-то такое…