Мои современницы

– Я не сержусь, – отвечала я, – только, как же это… Я всё никак не могу сообразить… Сколько же лет вашей Лидочке?

– На днях лишь шестой пошел. На прошлой неделе без меня маленькая свое пятилетие отпраздновала. Я ей куколку отсюда послал; нарочно, чтобы ее посмешить, негритянку выбрал. И так ей эта «черная куколка» понравилась! Маруся пишет, что Лидочка целый день с ней не расставалась и вечером с собою вместе в кроватку спать уложила… Такая все эти дни была здоровая, веселенькая девочка и, вдруг, сразу тридцать девять градусов!

– У детей температура всегда резко поднимается и так же быстро падает, – утешала я Тима, – подождите тревожиться: может быть, к завтраму наступить улучшение.

– На телеграфе мне сказали, что раньше девяти часов утра ответа не будет. Подумать только: целый день, целую ночь не знать, что там делается!

– Расскажите мне подробно, как всё это случилось – просила я, желая развлечь бедного Тима, – начните с самого начала: я ведь до сих пор не знаю, как вы познакомились с Алекс. Объясните мне, кто были вы, и кто была она…

– Кто был я? – горько улыбаясь, повторил Тим. – Будто уж вы этого не знаете? «Жалкий студентишка, репетитор в засаленном мундире, в рыжих сапогах, с красными руками». Мне ведь известно, как Алекс рекомендует меня всем новым знакомым. И никому-то, никому не приходит на мысль спросить, как же это она, изящная княжна, могла увлечься таким вульгарным хамом. Лжет она! Я был беден, я – мещанин, но хамом никогда не был и не буду!

Отец мой кончил техническое училище и служил на заводе. Мать была в гимназии и на высших курсах. Всю жизнь она давала уроки и держала корректуры. Мы жили бедно, но рабами копейки никогда не делались. Мать три года носила одно и то же платье, но в доме у нас имелись сочинения всех великих русских писателей. Мы брали из библиотеки журналы, интересовались наукой, литературой и искусством. В театр ходили в галерку, но каждая новая пьеса Островского являлась для нас событием. Родители мои горячо любили людей и глубоко верили в Бога. Таких чистых и восторженных семей много было на Руси в семидесятых и восьмидесятых годах.

Родители мои уже умерли, когда я кончил университет. Еще в последних классах гимназии я начал зарабатывать деньги, уезжая летом на кондицию. Всюду, и в гимназии, и в университете я числился среди первых и обладал даром преподавания. Родители моих учеников рекомендовали меня своим знакомым, и в год окончания университета мне предложили очень выгодное место в деревне князя N. репетитором к его сыновьям-лицеистам.

Здесь-то, в Паленой Засеке, я и познакомился с Алекс, племянницей и крестницей князя. Она только что перенесла в институте тиф и была прислана в деревню на поправление. В середине лета англичанку, под надзором которой она находилась, вызвали в Лондон к умиравшему брату. Князь был вдовец и женщин в доме не держал. Алекс осталась в обществе двоюродных братьев под моим надзором.

Была она тогда очаровательна! Теперь она, пожалуй, красивее, но красота ее пошлая. Тогда же, в семнадцать лет, Алекс напоминала богиню Весны – светлую, чистую, поэтичную. Я любовался на нее, молился ей, как мечте, обожал ее тайно, как умели обожать студенты моего времени: смешные, наивные, не похожие на нынешних хулиганов в студенческих фуражках.

Вы можете себе представить, как я был потрясен, когда Алекс первая призналась мне в любви, поцеловала меня и уговорила с нею бежать. Богиня, красавица, аристократка снизошла к нищему студенту, плебею, безо всякого положения в свете!

Первые два года нашего брака были очень счастливы. Многое могу я простить Алекс за эти блаженные дни… Даже болезнь ее не очень смутила меня в первое время. Я любил Алекс не как любовницу, а как святыню, чистой, благородной, возвышенной любовью. Захоти она, и до сих пор осталась бы обожаемой женой моей в лучшем смысле. Конечно, были бы мимолетные измены: я не монах и обетов воздержания не давал. Но то была бы лишь дань зверю, что сидит в каждом человеке, а идеалом, дорогой, любимой подругой, по-прежнему, оставалась бы Алекс.

Но она этого не захотела. Болезнь ли повлияла на ее характер или, вообще, больной жене не следует оставаться со здоровым мужем, только в семье нашей начался ад, образец которого вы имели удовольствие наблюдать в этот месяц. Все интересы Алекс сосредоточились на одной idée-fixe: во что бы то ни стало помешать мне ей изменить. Я не смел говорить с другими женщинами, смотреть на них, целовать им при встрече руку. Я очень близорук, но в театре мне было запрещено смотреть на сцену в бинокль. Все письма мои вскрывались, ящики моего письменного стола осматривались. В каждом шаге своем я должен был давать Алекс подробный отчет.