Мои современницы

Наблюдая эту дружескую помощь, Ирина невольно вспоминала свою родину. Увы! Там дело происходило иначе. За исключением небольшого кружка европейски образованных людей, прочие представляют из себя ленивых и невежественных медведей, которые всю жизнь лежат в своих норах, сосут свою собственную лапу, изредка поплевывая в сторону правительства, и горе тому, кто захочет выйти из разлюбезного национального ничегонеделания, осмеливается иметь свою идею и выражает желание над нею работать. Какой вой поднимается во всех норах! «Как! – воют медведи. – Отказаться от праздности, уныния, от российского вековечного нытья! О, измена! О, предательство! Освистать его! Провалить его!»

Умная Европа давно поняла, что всякая, даже микроскопическая работа, соединенная с другими такими же работами, дает в результате огромный труд, полезный всему миру. Увы! Много пройдет еще времени прежде, чем глупым русским медведям станет понятна столь простая мысль.

Особенно нравились Ирине итальянки. Эти милые женщины не знают ни капризов, ни нервов. Они любезны и приветливы, легко дружатся и готовы помочь всякой иностранке. Никогда не встречала Ирина на римских вечерах тех тревожных лиц, какие приходилось ей наблюдать у петербургских девушек.

– Найду ли я любимого человека, буду ли иметь семью, достанется ли на мою долю счастье? – спрашивают их бледные, печальные лица.

Итальянская девушка весела и бодра. Она радуется солнцу, цветам, своей собственной весне. Ей нечего бояться за свою судьбу: всякому итальянцу любовь необходима, как воздух, и без нее он не может жить. Это не несчастный петербуржец, который тщетно старается выжать хоть каплю любви из своего ледяного сердца, да так и умирает, не узнав, что это такое.

Ирина дивилась своему увлечению итальянским обществом. Она, славянка, другого языка, других верований, чувствовала себя в нем, как дома. Ирина вспоминала, как раздражали ее петербургские вечера, и с каким горьким чувством неудовлетворенности она с них возвращалась. Здесь, на этих чувственных собраниях, среди страстной музыки, пения, декламации, Ирина наслаждалась всем своим существом. Она радостно дышала, выходя на теплый ночной воздух, и испытывала то довольство и разнеженность, какое испытывает усталый путник после теплой душистой ванны. «Чем объяснить это?» – с удивлением спрашивала себя Ирина. Увы! Как большинство людей, Ирина не понимала себя. Она и не подозревала, что давно, с самого своего детства, была лишь язычницей. Но если язычество римлян объяснялось наследственностью, упорным долголетним преклонением перед античным миром, как перед высшей культурой, то в Ирине, выросшей в других условиях, язычество было болезненным явлением. Как люди, больные прогрессивным параличом, постепенно возвращаются к примитивному зверю, так всякий душевнобольной человек не только не может прогрессировать, но не в силах даже удержаться на одном уровне со своими современниками: он неизбежно возвращается назад к предыдущей цивилизации.

XIV

Из всех римских домов Ирине более всего нравился дом графа Примоли[126], который во время сезона принимал на своей вилле весь космополитический Рим. Граф Примоли был итальянцем лишь наполовину. По матери, принцессе Бонапарт, он принадлежал Франции, чем очень гордился. То была оригинальная смесь французского остроумия с итальянской жизнерадостностью и гостеприимством. Кто только не бывал на его средах и субботах! Дипломатический мир, известные итальянские писатели, французские журналисты и художники, знаменитые певцы и певицы, индейские магараджи, американские миллионеры, русские, шведы, англичане. Римляне высшего круга охотно к нему ездили, хоть и порицали за космополитизм. Но граф Примоли их порицанием не смущался: он отлично понимал, какую услугу оказывает обществу.

Мрачные тупицы видят обыкновенно в вечерах и выездах лишь фривольное развлечение, нужное, может быть, для молодежи, но неприличное для взрослых. На самом деле вечера, рауты необходимы человечеству и способствуют его душевному оздоровлению. Человек, ведущий уединенный, затворнический образ жизни, теряет экилибр[127], если позволено будет так выразиться. Он перестает правильно понимать жизнь, преувеличивает и искажает события, смотрит на них слишком трагически и склонен из мухи делать слона.

Достаточно ему выйти из своего уединения, встретиться с другими людьми, поговорить, посмеяться, чтобы душевное равновесие его восстановилось, и слон вновь обратился в муху. К тому же, чем разнообразнее люди, которых он встречает и наблюдает, тем ум его расширяется и крепнет. Люди, вращающиеся исключительно в своем кругу, будь то круг аристократический или мещанский, неизменно глупеют и выдыхаются. Вот почему гостеприимные хозяева, много и охотно у себя принимающие, оказывают огромную услугу обществу, хотя люди, по своей близорукости, часто недостаточно ее ценят.