Мои современницы

Как весь этот праздник был патриархален и аристократичен тем старинным, истинным аристократизмом, когда дворяне любили народ и дружили с ним, открывая перед ним двери своего дворца в дни семейных торжеств. Так было во всех странах и лишь с появлением среднего сословия, неуверенного в себе, без твердой почвы под ногами, тянущегося за аристократией и с отвращением отталкивающего от себя низшие слои, из которых только что вышел, появилась пропасть между классами, глубоко противная христианскому духу и здравому смыслу.

В углу гостиной был накрыт чайный буфет, где по римскому обычаю гостям предлагали чай, шоколад и мороженое. Итальянцы, выпив чашку горячего чая или шоколада, тотчас принимаются за мороженое и, ничего, не умирают. Они лишь старательно обходили огромный камин, где по случаю торжества горел огонь, хотя в Риме стояла уже жара.

Ирина села в уголку и, молча, с наслаждением наблюдала красивое своеобразное зрелище. Она вспоминала, как в Петербурге стариной считались вещи времен Екатерины II или Александра I. В этом доме, сохранившем меблировку XV столетия, подобная «старина» могла считаться почти что style moderne[146]. В первый раз почувствовала Ирина, как молода, как нова еще ее родина. Гордая девушка, считавшая себя равной всем русским фамилиям, невольно присмирела, вспоминая, что предки князей М. когда-то в тогах ходили по Форуму, принимали участие в управлении государством, имели литературу, искусства, давали свои законы всему миру. Ирина старалась припомнить, чем была тогда Россия: дикие скифы в звериных шкурах, кочевые орды, блуждающие со своими стадами по необъятному пространству, в дремучих лесах, в невылазных болотах…

Ее мечты прервал старый князь, заметивший, что она одна, и с древним чувством гостеприимства подошедший ее занять. Ирина заговорила о легенде, о св. Филиппе и наивно прибавила, что вероятно верхние средневековые комнаты и капелла отворяются лишь раз в год. Князь с удивлением на нее посмотрел.

– Но мы сами, вся наша семья, живем в этих комнатах, – отвечал он, – что до капеллы, то священник ежедневно совершает в ней богослужение.

Ирина смутилась и, в то же время какое-то своеобразное чувство зависти охватило ее.

«Как счастливы эти люди, – подумала она, – что столько веков живут в том же городе, в том же доме, окруженные тенями предков, старыми традициями и легендами. Они действительно живут, а не маскируются в чужие костюмы, верования, обычаи, как то делают все эмигранты, бесчисленные американцы, русские, поляки, всю жизнь странствующие по белу свету, в погоне за новыми впечатлениями».

Вспомнилась Ирине одна из ее приятельниц, страдавшая манией сниматься в национальных костюмах тех стран, где она бывала. Целая полочка в петербургской гостиной Ирины была покрыта рамками, из которых выглядывало кругленькое, чисто – славянское личико то в феске крымских татар, то в испанской мантилье, то в костюме неаполитанской рыбачки. Не было ли и ее, Ирины, стремление в католический монастырь лишь желанием переодеться в живописный костюм?

Эти мысли напомнили ей о Père Etienne, и Ирина, вернувшись домой, написала ему, прося ее навестить. За последнее время они редко виделись. Père Etienne понял, что в Ассизи что-то изменилось в мыслях Ирины, но сколько ее не расспрашивал, ничего не мог добиться. Видя, что она увлеклась римским обществом, он перестал навещать ее ежедневно, хотя эти посещения вошли в привычку, и ему их недоставало. Как все истинные пастыри, он привязывался к своим духовным чадам и горячо их любил. Добрый старик утешал себя мыслью, что он ошибся в монашеском призвании Ирины, и что она будет счастливее, выйдя замуж за своего соотечественника. Но что-то в сердце его отказывалось поверить в матримониальное счастье Ирины. Никто так хорошо не знает человеческую душу, как умный священник. Слишком много приходится ему выслушивать откровенных исповедей. Слишком обнажена бывает перед ним человеческая совесть.

Получив призыв Ирины, он тотчас поспешил к ней, и они вдвоем провели чудесный вечер. О монастыре в улице Gallia речи более не заходило. Говорили о Филиппе де Нери, о его жизни и учениках, о чудесах и молитве.

На другой день Ирина поднялась умиленная, серьезная и отказалась от какого-то раута, на который собирался повезти ее Гжатский. Тот понял свою ошибку и, как опытный стратег, поспешил произвести диверсию. Он на время исчез, о чем-то хлопотал, куда-то ездил и через три дня объявил Ирине, что кардинал R. назначил ей аудиенцию в 7 часов вечера.

– Мне! – изумилась Ирина. – Да зачем мне к нему идти?

– Отчего же не познакомиться с кардиналом, если он так добр, что соглашается вас принять? Раз вы решили перейти в католичество, вам следует иметь понятие о всем католическом духовенстве, а не ограничиваться одним допотопным Père Etienne. В Риме много просвещенных умных людей, а не одни лишь дикие фанатики.

XVI