Мои современницы

По их настоянию книга была mise à l’Index[159], а сам Лефрен должен был faire amende honorable[160]. Разумеется, чересчур усердные отцы-иезуиты несравненно более напортили церкви, чем мог это сделать бедный монсиньор. Мало кто в обществе дал себе труд прочесть его книгу, но все разом заговорили, что Лефрен в своем сочинении дошел до того взгляда на Христа, за который Толстой был изгнан из лона Православной церкви и что, следовательно, ересь закралась и в католичество. Люди верующие говорили о Лефрене с негодованием и требовали, чтобы он совсем ушел из священства; атеисты же потирали в восторге руки и радовались, что их полку прибыло. На самом деле всё это недоразумение произошло лишь вследствие насмешливого ума монсиньора Лефрен. Такие умы встречаются сравнительно редко и представляют истинный и глубоко полезный обществу талант. Остроумное, насмешливое слово может внезапно и ярко указать человеку комизм и уродливость того или другого из его увлечений и помочь ему вернуться к более здравому взгляду на жизнь. Тысячи людей обязаны подобным острым словам изменением к лучшему своей деятельности; но, странное дело, люди, столь высоко ставящие литературный талант, с большим презрением относятся к уму сатирическому, а, подчас, откровенно его ненавидят. Они готовы, пожалуй, простить его сатирику-фельетонисту, но беда, если такой ум достанется например, священнику. Никто не хочет понять, что природа, оделяя людей талантом, не может предвидеть, какой мундир придется им носить в течение жизни.

Остроумные слова монсиньора Лефрена ходили по всему Риму и некоторые (как говорили сведущие люди) стоили ему кардинальской шляпы. Вряд ли, впрочем, насмешливый монсиньор гонялся за этой шляпой. Истинно талантливые люди свой талант, этот великий дар Божий, ценят выше всего на свете, и остроумное выражение доставляет им первым такое же высокое наслаждение, как удавшийся роман писателю. Да, в сущности, то и другое стоит на одинаковой высоте. Но несомненно, что людское недоброжелательство, враги, которых у таких талантов всегда много, а главное, людское непонимание и непризнание их гения, должно глубоко их печалить. Характерно, что почти все эти злые на язык люди в частной своей жизни отличаются особенной деликатностью.

Монсиньор занимал второй этаж одного из лучших римских палаццо. Прекрасные старинные потолки и стены, красивая мебель, обилие солнца – всё это указывало скорее на жилище философа и ученого, чем священника. Рядом с комнатами шла крытая терраса, заставленная тропическими растениями, среди которых гуляли прирученные голуби. Ирина любила голубей и засмотрелась на них. За этим занятием застал ее монсиньор Лефрен, пожилой француз с умным насмешливым лицом и добрыми проницательными глазами.

– Я любуюсь на ваших птиц, монсиньор, – сказала ему, здороваясь, Ирина.

– Да? А Тибр мой вы видели? Посмотрите, как он отсюда хорош, – и с этими словами монсиньор подвел Ирину к окну и указал на желтый, мутный Тибр, глубоко противный сердцу Ирины, привыкшей к русским синим и прозрачным рекам.

Разговор начался с православия и, по обыкновению высшего католического духовенства, Лефрен выказал отличное знание духовных дел России, в которой у него оказалось к тому же много личных друзей. Ирина нарочно заговорила о соборе и опять, как у кардинала R., по лицу монсиньора пробежала тень.

– Да зачем вам этот собор? – спросил он Ирину.

– Как зачем? Один из лучших наших писателей сказал, что Православная церковь со времен Петра находится в параличе. Ну вот, с избранием патриарха она, может быть, выздоровет и скажет новое слово.

Монсиньор покачал головой.

– Oh, la nouvelle vérité ne sortira jamais de l’eglise[161], – убежденно сказал он.

Ирина опешила.

– То есть, как же это? – с изумлением спросила она.

– Comment voulez – vous qu’un prêtre émette une idée nouvelle quand la coupole de St. Pierre pèse sur ses épaules?[162]

– Но у нас, русских, нет св. Петра, – с улыбкой заметила Ирина.

– Eh bien! Vous avez la coupole de Moscou! Dans chaque religion toujours une coupole quelconque pesera sur le prêtre et lui fermera la bouche[163], – и глубокая грусть послышалась в словах бедного Лефрена.

– Пусть так. Но всё же собор и его постановления улучшат образование православного духовенства, научат его теплее относиться к своей пастве, – говорила Ирина, и в свою очередь грусть и личная обида зазвучали в ее словах.

– Я уже слышал те же жалобы от вашего покойного философа, Владимира Соловьева, – отвечал монсиньор, – он, даже, по этому поводу сообщил мне очень характерную легенду.

И, улыбаясь своей тонкой улыбкой, Лефрен рассказал легенду о св. Николае, якобы русского происхождения.

«Св. Николай в сопровождении преп. Касьяна спустился однажды из рая на землю и, идя по большой дороге, заметил бедного мужика, тщетно надрывавшего свои силы, чтобы вывести повозку и лошадь, застрявших в грязи.

– Поможем ему – сказал милостивый Николай преп. Касьяну.

– Это немыслимо! – с негодованием отвечал преп. Касьян, – мы можем запачкать наши белые одежды.