Мои современницы

И я прижался к ней, и целовал ее, и тут только понял, как безумно был ею любим! Одна лишь эта огромная любовь могла дать ей силы скрыть от меня свои страданья. Она не хотела омрачать моего детства; она понимала, что ребенок может сделаться нормальным человеком, лишь видя вокруг себя ласку, любовь, веселье. Сколько впоследствии пришлось мне встретить матерей, которые не сознают этого и губят детей своих, заставляя их в детстве разделять непосильные их возрасту горести и слезы.

До рассвета просидел я с матерью, и тут-то, в эту ночь, какой-то голос сказал мне, что никогда более не будет у меня верного друга. Так оно и случилось. Приятелей у меня полгубернии, а друга нет. Сколько раз льстил я себя надеждою, что нашел, наконец, себе добрую жену, но всякий раз, когда я считал себя у цели, она оказывалась мечтою, и всё рушилось. Точно судьба говорила мне: «На твою долю выпало достаточно женской любви, и больше ты не имеешь на нее права».

Вот и эту зиму мне было показалось, Ирина Павловна, что я нашел в вас верного друга, но теперь вижу, что вы слишком заняты своим собственным спасением, чтобы пожертвовать им для меня. А между тем, если бы что и могло действительно вас спасти, то, разумеется, не католичество и не монастырь, а лишь деятельная любовь к людям. Тот, кто путем наблюдений и размышлений дошел до любви, до жалости к людям, спасен, и жизнь для него уже не страшна. Как бы ни обернулась его судьба, он никогда не останется один: вокруг него всегда будет большая, дорогая ему семья. Никогда не придет он в отчаянье, никогда себя не уничтожит, ибо жаль ему будет покинуть всех этих несчастных братьев своих, которым он хоть чем-нибудь да сможет помочь.

О, если бы вы перестали мучить себя мыслью, что слишком стары для брака! Для чего, собственно, вы считаете себя старой? Для поцелуев, что ли? Удивляюсь я, как это вы, все женщины, интересуетесь одной лишь физической стороной брака. Взгляните на него по-выше, по-чище, по-христиански. Верьте мне, все мы, мужчины, нуждаемся главным образом в утешении, в сочувствии, в добром ласковом слове, в великодушном прощении наших слабостей, наших болезней. Вот я на все лады разбираю вашу болезнь, а, как знать, мой душевный недуг, быть может, еще опаснее, еще неизлечимее; я только его не вижу, или, вернее, и вижу, да не придаю ему того значения, которое он заслуживает…

Ирина стала невестою Гжатского, и он заторопил ее ехать на Ривьеру, куда на весну посылали его врачи от римской малярии. Правду сказать, Гжатский не столько боялся малярии, сколько Père Etienne, влияние которого на Ирину он сильно преувеличивал. Такие натуры, как Ирина, не могут долго оставаться под чьим-либо влиянием. Быстрое увлечение и быстрое разочарование – обычный их удел. Колеблемые ветром, бросаются они от одного к другому, везде ища счастья и нигде его не находя. Пора увлечения католичеством в лице Père Etienne проходила, и на смену являлась мечта спасти себя любовью к Гжатскому.

Ирина согласилась ехать с ним в Монте-Карло. День, даже час, отъезда был назначен, а она всё не решалась сообщить о нем Père Etienne. Несколько раз пробовала ему писать и с отчаянием рвала длинные объяснения. Наконец, утром, за час до отъезда, послала ему записку, извещая о «внезапном» своем отъезде и обещая прислать с Ривьеры подробное письмо.

Ирина предложила Гжатскому съехаться на вокзале, но он так упорно настаивал на том, чтобы заахать за нею, что ей пришлось согласиться. Пансионерки очень холодно с нею простились: они не могли простить Ирине ее измены католичеству. Одни смотрели на нее с презрением, другие, увы, с завистью.

Коляска Гжатского стояла у крыльца, Ирина сидела в ней, с нетерпением ожидая отъезда. Слуги привязывали ее чемоданы; Сергей Григорьевич курил, стоя на тротуаре и изредка помогал им советами. В окна пансиона, прикрываясь занавесками, выглядывали любопытные лица пансионских обитательниц. В это время на углу показался запыхавшийся Père Etienne. Добрый старик только что получил записку Ирины и спешил проститься с нею, благословить ее, пожелать счастливого пути. Увидя Гжатского, он на минуту опешил. Серий Григорьевич с нескрываемым торжеством смотрел на священника. Старик рассердился, лицо его приняло холодный и гордый вид. Несмотря на Ирину, направился он к пансиону. Но, отворив уже дверь, он, вдруг, неожиданно для самого себя, обернулся. Ирина с таким виноватым и смущенным видом смотрела на него, что Père Etienne не выдержал и низко ей поклонился. Всё его старое, умное, доброе лицо так ясно говорило:

– Бедная девушка! Ты оттолкнула от себя единственное, возможное для тебя, счастье!

XIX