Мои современницы

Для Ирины такие отношения были новинкой. По петербургскому обыкновению она никогда со слугами не разговаривала, и даже не замечала их лиц. Часто, прожив два месяца в гостинице и раздавая при отъезде пурбуары[174], она просила хозяина указать лакея, служившего ей всё время за столом. Сама она была не в состоянии отличить его от других слуг.

Да и вообще путешествие в обществе Гжатского развеселило и оживило Ирину. Мужчины всегда вносят веселье и бодрость в жизнь одиноких женщин, даже если они не женихи и не мужья, а лишь отдаленные родственники. Происходит это от того, что женщины, не участвуя в общественной деятельности, склонны принимать жизнь слишком трагически, как нечто фатальное, с чем и бороться невозможно. Мужчины же, создавая законы, управляя, хотя бы и косвенно, своей страной, не придают жизни большого значения и не прочь над нею пошутить. Принято говорить, что мужчины более женщин стоят за старые обычаи и предания. На самом деле они со страстью отстаивают лишь те законы, что им в данную минуту выгодны, а пройди в них надобность, не задумываясь, их отбросят. Женщины же готовы старательно хранить все законы, даже те, что им заведомо неудобны, и их-то, пожалуй, старательнее всего. Если же и решаются пойти против светских правил, хотя бы и пустых, то делают это с отчаянностью, как бы бросаясь в пропасть.

«Вот я остригла себе волосы и стала курить – думает новоиспеченная нигилистка, – значит, для меня всё пропало. Чтобы я теперь ни делала, мне уже не вернуть себе прежнего уважения, а потому, vogue la galère![175]»

Сколько смирных женщин, позволив куафёру[176] выкрасить свои волосы в модный рыжий цвет, неожиданно приобретают манеры и разговоры кокоток!

Южная весна, музыка, рулетка, веселая жизнь, а главное, постоянное пребывание в обществе очаровательного человека стали сказываться, и Ирина незаметно для себя с каждым днем всё сильнее влюблялась в Сергея Григорьевича. Прежде мечтая о любви, она всегда представляла себе страстные споры с любимым человеком по поводу разных «проклятых вопросов» и, как следствие их, полное его подчинение всем воззрениям Ирины. Теперь она с изумлением увидела, что ни одна заветная идея не была ей больше дорога, и всё готова была она уступить, лишь бы Гжатский оставался по-прежнему весел и доволен. Давно уже перестала Ирина слушать, что он говорил и интересовалась лишь, как он говорил. С глубочайшим вниманием следила она за его движениями, жестами, улыбками. Вечером, ложась в постель, Ирина долго не могла уснуть, припоминая элегантную фигуру Гжатского, оскал красивых ровных зубов его, папиросу, которую он так картинно курил… Вся кровь ее загоралась, в глазах темнело, и сердце больно сжималось. Père Etienne был прав, подозревая в ней сильный темперамент. Возможно, что Ирина принадлежала к числу тех целомудренных сладострастниц, каких немало существует на свете. Замечательно, что эти сладострастницы, ведя добродетельную жизнь и глубоко от нее страдая, всегда свои страдания приписывают какой-нибудь высшей причине, вроде потери веры в Бога, разочарования в людях, в торжество добродетели, и очень бы удивились и обиделись, если бы кто-нибудь предложил им излечение их «высшей» тоски столь простым и прозаическим способом. Целомудрие же свое они ревниво хранят, смутно понимая, что дав страсти над собою власть, попадут ей на веки в рабство и инстинктивно ее страшатся.

XX

Был душный серый день. Горы и море с утра заволокло дымкой. Воздух стоял неподвижно и дышать становилось тяжело.

Ирина тотчас после завтрака уехала с Сергеем Григорьевичем в Ниццу с целью примерить «сорок третий костюм и семьдесят четвертую шляпу», как уверял ее Гжатский. К пяти часам они устали от беготни по магазинам и пришли пить чай в Jetée-Promenade.

Казино доживал свои последние дни. Оркестр играл в огромном зале для двух старушек, мирно спавших в партере. Роскошные залы напоминали Сахару в знойный летний день. Лакей обрадовался им, как родным, и поспешил усадить на лучшее место у окна.

Перед ними тянулась прекрасная Quai des Anglais[177], с заколоченными отелями, чахлыми пальмами и откуда-то к вечеру набежавшей публикой. Волны лениво плескались о берег, обдавая полуголых детишек, игравших на пляже. В открытое окно несся соленый запах моря. Гжатский и Ирина молчали, отдыхая и наслаждаясь поднявшейся легкой морской brise…

Чьи-то шаги, гулко отдававшиеся по пустым залам, заставили их обернуться. По променуару[178] шла высокая эффектная брюнетка в белом костюме и огромной шляпе на тяжелой массе волос. То была южная красавица во всем ее расцвете. Краски, покрывавшие ее лицо, служили ей больше вывеской, чем украшением. Несомненно, что без них она была бы еще лучше. Красавица двигалась царственной походкой женщины, привыкшей обращать на себя повсюду внимание. Небрежно опустилась она в соломенное кресло, заложила ногу на ногу и повелительно, не глядя на лакея, заказала уиски и сода.