Мои современницы

Чудная весна царила в Монте-Карло. Не та бледная, холодная, русская весна, когда в мае, в полях, еле пробиваются подснежники; не та римская весна, которую Гжатский называл скромною, а настоящая, южная и пылкая. Несмотря на конец апреля, было жарко, как летом. Море нестерпимо блестело под яркими лучами солнца. Цветы огромными коврами свешивались со стен и террас. Чудные розы завивали решетки садов и некому было любоваться на эту прелесть. Сезон кончился; все отели, рестораны и магазины закрылись. Виллы стояли заколоченные, и Монте-Карло превратилось в царство спящей красавицы. Жизнь сосредоточилась возле рулетки, и здесь-то Ирина с Гжатским проводила свои дни, гуляя по дивным тропическим садам или же сидя на очаровательной террасе у казино и любуясь морем.

Они собирались было обвенчаться тотчас по приезде на Ривьеру, но, как всегда у русских, у них не оказалось необходимых для этого бумаг и пришлось послать за ними в Россию. В ожидании их они поселились в большом, круглый год открытом отеле возле казино и наслаждались той царственной весной, от которой так легкомысленно отказались модные посетители Ривьеры.

Монте-Карло произвело на Ирину странное впечатление.

В Риме, как и во всех больших городах наряду с немногими великолепными экипажами, роскошными палаццо, богатыми людьми, встречались бедняки, нищие, грязные рабочие, их бедные жены и дети. Ничего подобного не было в Монте-Карло. Казалось, все жили здесь для собственного удовольствия. Лакеи в Café de Paris, подавая посетителям consommations[173], подпевали и подплясывали под звуки венгерского оркестра. Арабы, торгующие восточными шалями, разгуливали по парку в белых бурнусах, щегольских красных сапогах и, видимо, более хвастали своими красивыми товарами, чем желали их продать. Единственными занятыми людьми были крупье, и когда они в смену выходили толпой из казино, то напоминали рабочих, покидающих фабрику после изнурительного дня.

Прочие же обитатели этого райского уголка только и делали, что гуляли с утра до ночи в красивых летних туалетах, водя за собою смешных маленьких собачек, кормили голубей, пили под музыку чай или же поднимались в залы казино поиграть в рулетку.

Ирина с интересом наблюдала эту новую, малопонятную ей публику. Ее поражало обилие пожилых женщин, часто совсем старух, но тщательно подкрашенных и раскрашенных, в юношеских шляпках, резвившихся как девочки и грациозно кокетничавших со своими поклонниками – старичками. Старички хоть и дрожали слегка на ногах, но тоже были облечены в светлые модные костюмы и носили цветок в петлице. Смешны показались они Ирине в первую минуту, но как все люди, мало в себе уверенные, она скоро стала себя спрашивать, не умнее ли поддерживать всеми средствами свою молодость, чем делаться старухой в 30 лет, как то случилось с нею. Мысль эта так ее поразила, что Ирина немедленно отправилась в Ниццу, где сезон еще продолжался, и заказала кучу нарядных туалетов, шляп и фальшивых волос. Всегда скромная, считающая грехом тратиться на тряпки, Ирина теперь даже не торговалась, бросая деньги без счету, лишь бы скорее получить заказанное.

Гжатский с изумлением наблюдал, как вчерашняя монахиня с гладко причесанными волосами, в вечном черном платье, постепенно превращалась в модную картинку. Впрочем, он, как и все мужчины, любил, чтобы его спутница была изящно одета и не протестовал.

Гораздо более тревожила его внезапно проснувшаяся в Ирине страсть к рулетке. Гжатский, когда-то советовавший ей «искусственно культивировать какую-нибудь страсть, чтобы покрепче привязать себя к земле», теперь, когда страсть эта появилась без всякого усилия с ее стороны, сердился и негодовал. Сергей Григорьевич принадлежал к числу тех мужчин, которые в женщинах признают законной лишь одну страсть: к самому себе.

Но Ирину отговорить от игры было трудно. Она переживала очаровательные минуты, то впадая в глубокое отчаянье по поводу проигранных пятидесяти франков, то в безумный восторг, выигрывая сорок. Выходя из игорных зал, Ирина с наслаждением дышала чистым морским воздухом, и никогда прежде ни море, ни горы, ни цветы не казались ей такими прекрасными. Она точно новыми глазами смотрела на мир, и вот этого-то особенно не любил Гжатский. Он, пожалуй, примирился бы с ее игрой, если бы Ирина оплакивала свои потери, но не мог простить ей того наслаждения, того душевного равновесия и покоя, который давала ей игра.

Он часто увозил ее от рулетки под предлогом осмотра окрестностей, и эти поездки очень нравились Ирине. Гжатский был очаровательным спутником. Как все славяне, или, вернее, как все люди молодой расы, он никак не мог состариться и в 40 лет часто смеялся и шалил, как мальчик. Он обладал способностью заражать своим веселием всех окружающих его людей: кучеров, лодочников, слуг в ресторане; со всеми умел он поговорить и пошутить. В нем сказывался потомок помещиков, работавших на земле вместе с крестьянами и всегда видевших в них людей, а не машин.