Моя мама - ведьма!

А пока ждет новостей — возвращается в свои покои и находит змеиный обруч. За двенадцать лет темное золото, из которого отлит артефакт, помогающий нагу обращаться в человека, почернело. Он ведь распоряжался, чтобы его даже не чистили. Чтобы ничьи руки не касались этого напоминания о безумном порыве, о том, как он сам ответил на зов ведьмы, решившей заклясть их судьбу. Кто знает. Может, это безумие, это неосмотрительность, беззрассудная глупость действительно наполняют все, что прикасается к телу.

Следует ли полагать, что одна примерка этой безделушки снова пошатнет его мироощущение?

Нет!

Обруч вновь падает в темный ящик и исчезает в недрах вычурного бюро.

Строго говоря, наги и без них могли превращаться в людей. Это было их второй ипостасью, примеряемой нечасто — только на время страстных свиданий между мужчинами и женщинами. Время, проведенное в этом облике без обруча, отнимало силы. И редкий наг мог провести в облике человека больше часа. Аджит за счет великодушия Аспес и силы верховного жреца был способен несколько часов. В обруче — несколько суток. Но зачем ему быть человеком столь долго? Разве есть в этом необходимость? Разве он все тот же молодой глупец, что едва мог вытерпеть время ритуального очищения истощенного обруча, чтобы снова напялить его на пустую голову и сорваться в лес, на очередное свидание с ясноглазой заклинательницей судьбы?

Нет.

Уже не тот, уже не таков. И быть человеком больше возможного по природе нет никакого желания.

— Ведьма оставалась в покоях, повелитель, — за спиной осторожно шуршит хвост верного слуги раджа.

— Просила другой обед? — Аджит отворачивается от бюро. И вроде не смотрит на него, но такое ощущение, что дух, подчиненный и заточенный в змеиный обруч, пронизывает взором синих своих сапфировых глазок сквозь дерево и даже кость черепа.

Ему бы хотелось, чтобы ведьма отказалась от предложенной ей пищи, попыталась что-то из себя строить. В Махавире много было законов, позволявших недосточно благодарным гостям выписать пару неприятных уроков.

— Нет, повелитель. Отказалась от еды под предлогом того, что постится перед особым защитным ритуалом.

Вот ведь… Ведьма!

Отказ от угощения можно было бы счесть за оскорбление, если у гостя не было весомой причины пренебрегать хозяйским гостеприимством. Пост перед ритуалом весомой причиной был. Приравнивался к посту религиозному. Ведь по сути тем и была магия — обезличенным, отзывчивым божеством, которое было щедро со всеми, кто ей поклонялся.

По всей видимости, ведьма не забыла ни единого из их законов, что Аджит ей рассказал. Можно считать, что сам себе яму вырыл.

Ему не привыкать к неприятным гостям. Ему не привыкать надевать на лицо маску учтивого хозяина и пускать в дом даже кровных врагов.

Другое дело, что враги никогда не посещали его настолько незванными.

Да и в маске сейчас нет нужды. Ведьма и сама знает, что ей здесь никто не рад. Настолько не рад, что даже предупреждением о визите её радж не удастаивает. Пусть терпит, раз уж явилась, раз хитростью спасла собственную шкуру — а её наверняка прикончили бы, не воспользуйся она старой уловкой, вверявшей жизнь незваного гостя в руки раджа.

Впрочем…

Когда она стремительным движением поднимается из кресла при первом его появлении — в её лице не видно ни малейшей тени досады. Ничего в нем не видно. Только ожидание. Ворон, сидевший на шкафу и еще минуту назад что-то трещавший — из-за двери было слышно, притворяется спящим.

— При общении с моим сыном не смей называться его матерью, — проговаривает радж, глядя на ведьму с высоты своего роста, — по официальным источникам для моего народа — его мать умерла в родах.

И десять лет Аджит носил официальный траур, положенный всем жрецам Аспес в случае гибели их нареченных, только год назад заключил договор наложницы с Аширой. Только зачем об этом ведьме рассказывать?

У неё возмутительно выразительное лицо. По крайней мере ехидство проступает в нем, хотя сама ведьма вроде как и мускулом не двинула.

— Ведьма? Умерла в родах? — она говорит ужасно учтиво, но даже это безмерно раздражает. И кажется издевкой. — Простите за дерзкий вопрос, ваше могущество, в Махавире не знают, что ковенные ведьмы не умирают так просто?

— Знают, — он отвечает хмуро, но не без удовольствия, — про то, что мать Викрама может быть ведьмой, в Махавире не знают.

— Он ведь ворожит. Свободно ворожит, — неожиданно импульсивно ведьма встряхивает головой, — это невозможно утаить. И просто нельзя. Если ты заставляешь его скрывать магию…

Кажется, все его жилы гудели, выжидая именно этого. Чтобы бросить вперед тяжелый хвост, чтобы снова стиснуть ведьму в тугих его кольцах. Лишить хрупкое тело опоры и сдавить, примериваясь к биению жизни в её теле. Жизни, которую особенно просто оборвать.

— Мне послышалось, или кто-то тут забыл, что у него нет права обращаться ко мне не то что “на ты”, но и даже по имени? — выдохнул, получая глубокое удовлетворение от выпускаемой наружу ярости.