Моя мама - ведьма!

Она исчезает там, в черноте, и некоторое время у Аджита не получается даже дышать.

Она… Что с ней?

Тьма сожрала её?

Викрам защищен?

Неужели она такой ценой решила его защитить? Жизнью?

Краем глаза он замечает, что в сердце тьмы, в которой сгинула ведьма, вдруг начинается теплиться белый свет.

Сначала наружу пробивается один тонкий лучик, потом еще один, и еще…

Тьма будто лопается изнутри, покрывается ранами, исходит сквозными дырами, истаивает и истоньчается, дымом улетает к распахнутому окну, уползает в щель под дверьми библиотеки.

— Бр-р-раво, бр-раво! — звонко гаркает ворон, приземляясь на пол внутри печати. — Шикар-р-рная чар-ра!

Кажется, ворон и тот понимает в этом заклинании больше Аджита…

А значит — можно говорить.

Можно, только слов все еще нет.

Глаза Аджита вглядываются в темную фигуру по ту сторону ведьмина круга.

Аспес, ну хоть чуть-чуть покажи! Хоть что-то кроме клятого света! Что-то, что даст понять — ворон прав, ведьма жива.

Жива…

Пока еще…

Он осознает это, когда силуэт вдруг пошатывается и падает на колени, заходясь густым кашлем.

— Пр-родолжай, — каким-то образом в голосе ворона начинает звенеть паника, — иначе все напр-расно! Ты все пр-р-ровалишь! Она вер-рнется!

Кашель прекращается. Будто кто-то там, внутри затолкал его поглубже под ребра и сжался в комок.

Тьма, переставшая было таять, снова начинает утекать прочь густыми струями.

Но её… Все еще много. И все — ползет к ведьме, все остатки, которых оказывается бесконечно много, все тянутся к ней, будто голодный до ласки кот, которому непременно, непременно нужно дотянуться до кожи хозяина.

Когда Аджит наконец начинает видеть лицо ведьмы — понимает, что дело плохо. Она бледная, почти прозрачная, и по коже вовсю ползут черные змейки скверны. Будто часть тьмы не утекает, а остается в ней. И глаза — тоже поражены этой тьмой. Ведьма кажется слепой, и совершенно не похожа на человека. А еще её волосы… Среди облака серебра больше нет ни единой каштановой пряди.

— Др-р-рянь, др-р-рянь, др-рянь! — ворон панически встряхивает крыльями, взлетает ведьме на плечи, обнимает её голову крыльями. Черные прожилки, ползущие по её щекам, замедляют свой ход. Но не останавливаются.

— Как ей помочь? — слышит радж напряженный свой голос.

Он смертельно устал быть простым наблюдателем. До этого молчал — боялся помешать, но если птице можно болтать, значит, и нагу можно.

— Это все бр-р-раслет, бр-раслет, бр-р-раслет! Он крадет дар-р, дар-р, дар-р! Отр-р-разит не все — все, что ушло, вер-р-рнется!

Аспес, да неужели хоть какой-то прок от этой болтливой летучей трещотки?

Ведьмины замки создавали не в Махавире. Ведьмины замки создавали сами ведьмы, заклиная духов, заточив их в деревянные или металлические тела. В змей. И ведь никогда не задумывалось ведьмино племя, что высший жрец Аспес, великой Кобры, из чьего яйца вылупился весь их мир, может диктовать свою волю любой змее или тому, кто в облике змеи заточен.

Аджит тянется вперед, накрывает ладонью руку ведьмы, скрытую во тьме. Тьма холодная, но жгучая. Но она его пропускает, позволяет нашарить тяжелый браслет. Сжать пальцы на головке первого попавшегося змея-духа.

— Слушай. Остановись. Освободись.

Кажется, ведьмы придумали свою навь только потому, что практически у каждого нелюдя был свой язык, а у них не было.

Змеиный язык — язык, который каждый наг знает при рождении, и первые три года жизни общается только на нем. Только на четвертом году начинает способен к обучению человеческим языкам.

Дух и сам, кажется, не понимает, когда сдерживающие его чары лопаются, и он с металлическим звуком падает на пол. От страха инстинктивно встает на дыбы, распахивает крошечную пасть, приходит в себя.

— С-с-спас-с-сибо, повелитель, — успевает прошипеть он, пока его сущность, торопливо разрушающая свой внешний панцирь, не истончилась и не исчезла.

А Аджит сжимает пальцы на втором змее…

Ситуация меняется резко.

Стоит второму духу упасть с запястья ведьмы — как свет, почти померкший под её кожей, вспыхивает с новой силой. И тонкие-тонкие ручейки утекающей тьмы снова становятся реками. Потоками. А потом исчезают совсем! Заканчиваются! Она отразила их все? Теперь они поразят того, кто пытался убить Викрама? Кажется, она говорила что-то такое.

Ворон поднимает восторженный гвалт. Без внятных слов, ограничивается простым характерно ликующим карканьем.

Кроме него не радуется никто.

Ведьма не поднимается с колен.

Скверна испарилась, больше не проступает в её венах, но бледность не исчезла.

Аджит, все это время не отпускающий её руки, вглядывается в неё пристальнее.

— Как ты? — сжимает пальцы на её коже.

Молчит. Молчит. Молчит.

Дрожит.

А кожа-то горячая. Раскаленная даже! У неё жар!

— Др-рянь дело, — настроение у ворона снова утекает в минус, — чароплетка, у нас договор-вор-р-вор-р. Если ты сдохнешь, кто мне имя р-разыщет?

Так странно смотреть в её лицо, прекрасное, не постаревшее ни на день, и видеть волосы, серебряные сплошь. Странно и страшно.

— Она ведь не умрет? Что с ней?