Моя мама - ведьма!

— Почти? — как любая женщина, от таких заявлений я испытываю только желание немедленно броситься к зеркалу, чтоб оценить масштаб урона.

— Вот, — цепкие пальцы Аджита ловят новую прядь среди моей нечесаной гривы и вытаскивают её мне на лоб, — это все.

— Все-все-все?

— Все-все-все!

Смотреть, как господин великий радж отвечает мне на вопрос вот таким вот дурашливым образом — бесценно. Видеть искры смеха в золотых глазах — равно бездумному глотку восторга.

Я скучала… Боже, как же я скучала…

И зная, что мне предстоит — так чудовищно сложно не сорваться в него с головой, чтобы нахлебаться до пуза жадными глотками.

Я не удерживаюсь.

Я срываюсь.

Тем более, что он так вовремя атакует меня первым. Нападает, порабощает, требует законных своих поцелуев.

И в этот раз никакая каркающая зараза нам не мешает!

Зато мешает хвостатая.

Маленькая комета теплого желтого света проскальзывает в щель под дверью и с тихим, но очень отвлекающим писком начинает кружить по комнате.

Первую пару секунд мы еще стараемся сделать вид, что ничего не замечаем, но делать это по-настоящему долго не получается. В какой-то момент Аджит издает тяжелый, обреченный выдох и распускает тиски из рук своих и хвоста, бережно укладывая меня на нежную ткань простыни.

— Слушаю, — великий радж щелкает пальцами, и желтый огонечек, подлетев к его ладони, касается её, вспыхивает как маленькая звездочка и высоким женским голосом встревожено говорит:

— Прошу прощения у Вашего Могущества, мой радж. Я не хотела беспокоить вас до пробуждения. Но мы нашли нашего наставника, верховного чародея мертвым. Его истощила какая-то черная магия.

Аджит схлапывает ладонь, и огонек, оставшийся в ней — гаснет. Утихает и тревожный голос, в нем заточенный.

После этого великий радж пронзительно и очень внимательно уставляется на меня.

— Надеюсь, ты понимаешь, что тебе сейчас придется отвечать на мои вопросы, Рада?

Ну, хоть Рада.

Я-то очень боялась, что мы сейчас снова вернемся к его злому «ведьма».

— Я понимаю, — киваю, кутаясь в тонкое покрывало, — а еще понимаю, что не все мои ответы Твоя Хвостатость оценит.

Я преувеличиваю, конечно.

Почти уверена, что Аджит не оценит ни единого моего ответа. Уж больно они… Неприятные оказываются.

Но надо же, Верховный Чародей. Интересно, почему это он покушался на Вика? И какая жалость, что я его второй раз убить не могу!

Ко многому я была готова. К любому зрелищу. Но… Пожалуй, не к этому.

Верховный чародей Изумрудного Махавира умер в своих покоях. Только не в постели, как надлежало бы честному спящему, и не в ритуальной пентаграмме, как надлежало бы бесчестному черномагу, чьи чары обратили вспять.

Шрест иох Захарима перед смертью лег на каменный пол. Заставил мириады мельчайших песчинок сползтись к нему из самых дальних углов замка. Создал из них песчаный доспех. И запек его в стеклянный саркофаг, в котором и перестал дышать.

Стекло не могло помешать черномагии найти свою цель. Я и сквозь тонкий стеклянный барьер вижу иссушенное до состояния мумии лицо верховного махавирского чародея. Заклятие, что волей духов, оберегающих детей и напоенных нашей с Аджитом кровью, выпило из Шреста всю его жизнь, до капли. А он…

— Он как будто знал, что так будет…

Задумчивый голос Аджита будто озвучивает мою мысль.

— В каком Ордене его обучали? — спрашиваю я. — Насколько я знаю, магические академии не принимают в обучение нелюдей, а это… — пальцы мои стучат по стеклу саркофага, — это похоже на погребальный ритуал какого-то закрытого ордена.

— Он обучался в Ордене Двуединых Судей, на окраине Махаккара, — это говорит не Аджит.

Это произносит рыжая нагиня, в которой я без особых проблем опознаю наложницу, с которой не так давно застукала своего драгоценного нареченного.

И наверное, в иной ситуации, я бы не испытывала в адрес наложницы раджа никаких теплых чувств — даже при том, что случилось прошлой ночью, я понимаю, что места для меня рядом с Аджитом нет. Но в текущей ситуации я отмечаю, насколько у девушки дрожит голос.

Как у той, кто искренне оплакивает усопшего.

— Это ваш…

— Дядя, — подсказывает нагиня, отчаянно оттягивая вниз кончик пышной рыжей косы, — я всегда приношу ему завтрак с утра. И… Я…

Она утыкается в ладони лицом. Тонкие плечики, прикрытые расшитой белой туникой, начинают мелко трястись.

Я отвожу глаза.

Аджит ведь тут.

И мне не нужно даже оборачиваться к нему, чтобы понять — состоянием своей наложницы он озабочен. Слишком благороден, чтобы быть равнодушным к тем, кого к себе приблизил.

Я отворачиваюсь от них. Прохожусь вдоль длинного саркофага. Простукиваю его кончиками ногтей и делаю вид, что не слышу шуршания тяжелого хвоста. И не обращаю внимания, что всхлипы становятся глуше, будто на их пути появляется какое-то препятствие. И в шепот сокровенный, тихий, скрываемый от меня же и потому гораздо более раздражающий, не вслушиваюсь.

Лучше слушать стекло.

И думать.

Я чувствую магию. Много неясных плетений, опутывающих тело верховного чародея даже после его смерти.