Моя палата

   Степан встал на колени и губами припал к щели, как жаждущее влаги животное к водопою. Он шумно вдыхал, пытаясь затянуть бечевку потоком воздуха. Он дышал так, пока ему не стало плохо. Перед глазами появились разбегающиеся в стороны разноцветные круги, "будто кто бросил камень, взбудоражив тихий плес темноты". Он прервался и облокотился головой об дверь, пытаясь прийти в себя.

   Он понял, что что-то пошло не так, и следовало все начать сначала, но перед этим надо было выпрямить бечевку, которая, должно быть, сильно смялась, пока ожидала на их руках своей участи. Бечевка выскользнула из щели и ровной бухточкой легла в его ладонь. Степан долго дышал в кулак, выплевывая капельки своего тепла и пропитывая ими веревочку. Затем он растянул ее и несколько раз потер об угол табурета. Операция по выпрямлению гибкого инструмента стала считаться завершенной после того, как он натянул ее, заставляя вибрировать подобно струне.

   Бечевка вновь проникла в щель, руководимая уставшими руками Степана. Он снова "преклонил колени перед дверью, глубокими вдохами предупреждая о скором ее фиаско". Через минуту бечевка влетела в рот и прилипла к языку. Крепко сжав губы, он отклонился от щели и перехватил веревочку руками. Теперь в его руках были оба ее конца, и он чувствовал себя погонщиком лошадей, к которым вместо кареты была прицеплена его судьба, а ладони жгла не бечевка, а вожжи. Степан осторожно потянул бывший браслет вверх, ощутил натяжение, почувствовал тяжесть запорной планки. Он понимал, что планка не хотела покидать насиженное место, но боялся себе в этом сознаться. Он понимал, что не будет в силах справиться с этим обстоятельством, а потому просто отметал его.

   В его сознание вновь пришла Орхидея, которая смотрела на него сквозь замутненный лючок двери ее палаты. Она жестами показывала Степану, чтобы он тянул засов, пока сама тем временем будет толкать дверь в поисках того мгновения, когда упорство засова будет минимальным. Он перехватил оба конца бечевки одной рукой, а второй толкнул дверь. В этот миг бечевка порвалась. Она неожиданно резко перестала сопротивляться и рука Степана легко выпрямилась. Каждая клетка его тела испытала неописуемую боль и отчаяние. Он едва не потерял сознание вместе с верой в законы физики.

   Трясущимися руками он принялся перебирать свой единственный шанс на спасение, пока не обнаружил, что бечевка цела. Целую минуту он пытался понять, что бы это могло значить, пока не прикоснулся к двери. Она тихо приоткрылась.

   Степан решил вернуться на табурет и прийти в себя. Он почти наверняка знал, что никто из персонала сюда не придет после отбоя, который традиционно объявлялся в десять вечера. То есть тогда, когда его водили на оправку.

   Он вдруг совершенно точно вспомнил слова той самой песни, которая играла в парке. Буквы "вынырнули из трясины его памяти, отряхнулись и стали в ровные строки". Откуда-то из-за угла заиграл оркестр, выбивая из музыкальных инструментов ноты. Вокруг него ожили зеленые теплые деревья, забегали дети, под напором ветра задергались воздушные шарики. Совсем рядом закричала толпа ребятишек, радуясь тому, что качели с нехитрым названием "Ракета" подхватили их и унесли ввысь. Вдали мелькнула торговка мороженым со своей тележкой. Хрустнула цепь велосипеда, прокатившегося рядом. Ласковая трава переливами играла на солнце и баловала бархатистыми запахами. Степан уронил голову на ладони и тихо заплакал.

   Через пару минут он осторожно выглянул за дверь и заставил свои уши собрать всю доступную информацию. Он услышал работающий телевизор. Где-то далеко завывал ветер и стучал чем-то по стенам. А еще он услышал, "как бьется сердце Орхидеи в другом конце коридора".

   – Я иду! – прошептал он.