Моё собачье дело

По вечерам мама с папой частенько сидели на диване с бокалами вина, когда дети уже мирно сопели в кроватях, и говорили о том, как прекрасны люди, готовые работать не из-за денег и жертвовать своим временем ради других. Значит, волонтеры не получали фантиков. Я в очередной раз задумалась над странными интересами людей и пришла к выводу, что если волонтеры не хотели иметь эту шуршащую ерунду, то они, по существу, были ближе к нам, к животным. При необходимости они приезжали в рань несусветную, оставались до самой ночи и все делали с какой-то искрометной готовностью и полыхающим взглядом. Иногда мне казалось, что они радовались, когда их загромождали все большими задачами. Волонтеров я любила. Не всегда я любила их собак, но приютские собаки вообще редко любят других собак. К сожалению, это так. Тут с рациональной точки зрения ничего не поделаешь. Скажем, собаки, с которыми я работала, мои коллеги, были сносными, и этого было достаточно. Сперва я не всегда соглашалась с их методами лечения, но через какое-то время заметила, что ребенок и собака словно находили друг друга как две частички пазла, и решила, что все, что идет на пользу детям, является благом.

Была в нашем собачьем коллективе, правда, и неоспоримая звезда. Звали ее Мася. Масю как-то давно сбила машина, перебив ей позвоночник и сделав ее собакой-инвалидом. Спинальники, так их называли, как я узнала позже. Мася не чувствовала задних ног и, соответственно, не могла ходить. Оказавшись в приюте после этого ужасного инцидента (ее подобрали на дороге), Мася долго горевала по своим волокущимся позади лапам, и жизнь ей была не особо мила. Так что все те же волонтеры-герои измерили ее худенькое тельце вдоль и поперек и заказали ей шикарную коляску откуда-то издалека. Коляска была хороша, блестела красным лаком и пахла неиспользованной резиной. После долгих уговоров и угроз Масю удалось задержать ровно настолько, чтобы застегнуть все необходимые ремни. Маленькая собака по окраске напоминала боксера, но, кроме этого, трудно было найти другую породу, на которую она была бы менее похожа.

Мася первый раз за долгое время почувствовала, что ее задняя часть больше не валяется на земле, и с опаской оглядела впечатляющее устройство. Первые шаги давались озадаченной собаке нелегко, но вскоре она резвилась по полям и дорогам не хуже остальных, ловко вписывалась в крутые повороты и пробивалась напролом через любые кусты. Отметив ее бойкий нрав, один волонтер забрал ее домой и отправил на курсы канистерапии.

Так сложилась Масина карьера, которая и привела ее в наши стройные ряды. Конечно же, и дети, и мамочки в Масе души не чаяли. Поначалу я чувствовала себя свергнутой с престола и дико обижалась, но впоследствии Мася специализировалась, разумеется, на детях-колясочниках, и у меня немного отлегло от души.

Так вот настал тот самый день, в который я чуть не распрощалась со своей единственной собачьей жизнью. Лето было в самом разгаре, и на дворе стоял просто невообразимый солнцепек. Даже птицы были не в силах щебетать и уныло сидели под густыми кронами деревьев. Сеструха с самого утра ушла в подвал и так до сих пор и не вернулась. Мама с папой уехали в центр и захватили с собой Сашку, чему я была бесконечно рада, так как бегать от нее в такую погодку мне представлялось совершенно невозможным. Даже каменные стены дома были теплыми, и мне казалось, что я сижу, как лобстер в кастрюле. Воздух жег мое горло, и я устала от частого дыхания с вывешенным набекрень языком.

Я плашмя легла на пол в коридоре, самом бессолнечном месте в доме, и уставилась на поплывший паркет в гостиной. Вообще-то я любила лето за долгие светлые дни, хорошее настроение хозяев, сосиски с гриля и долгие прогулки, но в некоторые дни у меня возникало подозрение, что где-то недалеко стояла печка размером с гору, в открытое пламя которой враг человечества и зверья, злобно хихикая, подбрасывал все больше угля. Я издала долгий жалобный стон.

И тут в дом ворвался запыхавшийся и раскрасневшийся Никуся. Я собиралась вздрогнуть и залаять, но даже на это меня не хватило.

— Ну и баня у нас тут! — в сердцах прокричал Никуся и швырнул свой рюкзак в угол.

Я с завистью посмотрела на его голые ноги. Обычно я испытывала неиссякаемую радость при мысли о том, что мне не надо одеваться и раздеваться. Никогда. Мне было жаль людей с их тысячами одежек, и я не понимала, почему этих премудрых существ в этом плане так плохо продумали. Наша же шерсть была практична и прекрасна одновременно, что ни говори. Но сейчас… Сейчас мне даже припомнились голые собаки, эти несчастные посмешища всех остальных пород, и я с завистливым стоном уронила приподнятую голову обратно на пол. Тяжка, тяжка была моя жизнь. И муть окутала мою горячую голову.

Вдруг мне на морду вылилась холодная вода, и я вскочила как ошпаренная. Надо мной стоял Никуся и допивал не вылитое на меня содержимое стакана.

— Что это с тобой? — поинтересовался он. — Неужто помирать собралась?

Может, и собралась, хотелось ответить ему. Я насупилась. Такими вещами, между прочим, не шутят.