Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Коррупция изначально представляется общим процессом морального разложения, начало которого трудно предугадать, а ход почти невозможно остановить. Конституционный порядок укоренен в моральном порядке, и именно последний подвергается порче. С одной стороны, buoni ordini428 не могут существовать без buoni costumi. В то же время, если утрачены buoni costumi429, вероятность, что с помощью buoni ordini удастся их восстановить, очень невелика. Институты зависят от морального климата, и поэтому одни и те же законы работают хорошо, если народ не развращен, но приводят к противоположным результатам, когда он развращен430. Поэтому нам следует рассмотреть пример Гракхов. Руководствуясь самыми прекрасными намерениями, они ускорили падение Рима, когда попытались возродить к жизни институты его прежней добродетели431. Макиавелли высказывает мысль, что политическую и религиозную системы следует сохранять, возвращая их к изначальным принципам432. Однако он не имеет в виду, что развращенное государство способно начать все сначала433 или что у выведенного Полибием круговорота может быть обратный ход. Он полагает, что начало коррупции следует предотвратить применением показательных и, вероятно, карательных principii434 раз в десять лет или около того435. Следует удерживаться от скатывания в поток времени, означающий неизбежную порчу нравов, пока это возможно. Институциональные инструменты могут усиливаться и обновляться и даже предотвращать порчу, пока она еще не началась, но в противном случае они, по всей вероятности, бессильны. Преимущество институциональных механизмов для периодического возобновления principii заключается в том, что иначе о коррупции можно судить лишь благодаря мудрецу, способному предвидеть порчу и которому (если он вообще присутствует) все труднее убеждать соседей – тем труднее, чем больше они развращены. Трагическая неразрешимость этой ситуации состоит в том, что развращенность очевидна лишь тогда, когда она уже завоевала позиции. Costumi людей к тому времени изменятся, так что старые законы и средства уже не помогут. При таких условиях Макиавелли, обычно предпочитающий решительные действия, признает необходимость выждать время. Неверно, как сделали Гракхи, издавать законы, противоречащие существующим нравам и обычаям, даже когда последние подвержены коррупции. Спартанский царь Клеомен поступил разумнее, проведя кровавую чистку развращенных элементов, прежде чем попытался восстановить законы Ликурга436. Тот, кому это не по силам, должен выжидать437. Однако от течения времени, которым движет все усугубляющаяся порча, конечно, не следует ожидать большего, чем от времени, которым правит fortuna. Единственная надежда – на абсолютную власть человека исключительной добродетели, который положит конец порче и восстановит добродетель в народе. Перед ним стоит еще более трудная задача, чем перед харизматическими законодателями, о которых идет речь в «Государе»; тогда как они пришли к власти, когда народ был разобщен и податлив, и не были обязаны фортуне ничем, кроме occasione, добродетельный правитель, воцарившись, обнаруживает развращенный народ и ситуацию, подверженную произволу фортуны. В таких условиях даже вооруженный пророк рисковал потерпеть поражение: методы, обеспечивающие его власть, могут развратить даже его самого438. Если этого не случится, то его харизмы будет недостаточно, чтобы за одну человеческую жизнь восстановить в народе добродетель439. После его смерти они вернутся на свою блевотину (как, полагают, пророчил французам де Голль). Вероятность, что за одним наделенным сверхчеловеческими способностями законодателем последует другой, как нетрудно догадаться, весьма мала. Впрочем, Макиавелли подчеркивает значимость воинской и религиозной virtù (которую олицетворяют Ромул и Нума) как двух инструментов деятельного формирования государства. Интересно, что он не обращается к примеру воина Иисуса Навина, преемника пророка Моисея, или сменивших его судей как вдохновенных военачальников. Попытка увидеть в пророках еврейской и священной истории законодателей не привела в «Рассуждениях» к какому-то значимому итогу.