Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Такой ход мысли прямо возвращает нас к понятиям конкретного события, интеллекта, числа и времени, которые, как мы уже неоднократно наблюдали, являлись ключевыми для этого направления ренессансной мысли. Во внешнеполитических делах, как мы узнаём, нет регулярности или определенного направления. Они ежедневно меняются в зависимости от того, что происходит в мире, поэтому наши представления о них главным образом состоят из догадок. Малейшая причина может вызывать величайшие следствия, а одинаковые причины могут приводить к необычайно разнообразным результатам. «Поэтому необходимо, чтобы государством управляли люди рассудительные, с неусыпным вниманием отслеживающие мельчайшие происшествия и взвешивающие все вероятные последствия, чтобы с самого начала избежать власти случая и фортуны и по возможности избавиться от нее»532.

Не может быть более ясного указания на то, что Гвиччардини отказывается вступить в мир virtù, который так завораживал Макиавелли. Virtù как отвага, динамическая и, возможно, творческая сила государя или вооруженного народа стремилась одержать верх над фортуной, а не уклониться от нее. Макиавелли обнаружил это качество в гениальном новаторе, а также в тождестве гражданина и воина. Но Гвиччардини приравнивает virtù к рассудительности (если не заменяет первую последней), к умению кормчего или врача наблюдать за событиями и приспосабливаться к ним, а не пытаться формировать или определять их. Его политика – скорее политика маневра, чем действия. Она требует максимальной осведомленности и взвешенности, согласной с неумолимым и непредсказуемым ходом событий. Аргументом против народного контроля над внешней политикой является то, что многие не способны осуществлять его. У одного или нескольких человек, говорит Бернардо, достаточно времени и практики, чтобы приобрести это чутье в решении вопросов и преобразовать его в действие. У собрания людей их нет533, но неясно, объясняется это количественными или качественными причинами. С одной стороны, отмечается, что конкретная ситуация во внешней политике, знание которой необходимо распространить среди многих, вряд ли будет изучена и внутренне усвоена. Решения, которые требуют согласия многих умов, принимаются, обсуждаются и корректируются слишком медленно. С другой стороны, некоторые выражения наводят на мысль, что собрание многих будет собранием отдельных людей, каждый из которых поглощен своими частными делами, а потому лишен досуга, за счет которого только и можно приобрести опыт, рассудительность и понимание властной политики. Бернардо даже полагает, что многие особенно склонны к коррупции и порче: будучи частными лицами, они не воспринимают общее благо как собственное, тогда как единовластный правитель относится к общему благу как к своему достоянию534. Так или иначе, собрание не может выработать основанного на совместном размышлении интуитивного знания, которого требует понимание властных отношений, и потому никогда не сможет проводить последовательную политику. Однако возглавлять власти, с которыми оно поддерживает связи, чаще всего будут государи, обладающие устойчивыми представлениями о собственных интересах и потому способные понять друг друга и работать совместно. По этой же причине они не склонны вступать в отношения с демократиями, которые сами не могут в себе разобраться535.

Идентичным образом государи, как правило, могут прибегать к услугам наемных военачальников и солдат, которые являются врагами народных правлений в силу их природы. Для единовластного правителя война составляет норму, и с наемниками он поддерживает длительные отношения. Демократия же ведет войну только по необходимости, пользуется наемными войсками только в чрезвычайной ситуации и старается избавиться от них, по возможности ничего им не платя, как только ситуация разрешается536. Нет смысла, добавляет Бернардо, ссылаться на успех римлян в ведении войны и внешнеполитических делах при народном правлении, поскольку неочевидно, что их военные успехи были связаны со структурой их правления. Учитывая, что последнее было полно раздоров и беспорядка, оно не могло способствовать их воинской virtù, которая при власти царей была не меньшей, чем при libertà. Военная система римлян не являлась следствием народного правления, но двояким образом содействовала его успеху. Во-первых, она дала римлянам возможность полагаться только на собственные силы и потому обходиться без vigilanzia e diligenzia sottile537, необходимых тем, кто перед лицом чужой власти должен полагаться на дипломатию. Во-вторых, благодаря ей война и политика оказывались под контролем консулов, опытных в военном деле людей, видевших в войне источник своего гражданского авторитета и даже профессию (bottega). Мы не можем подражать римлянам, если не воспроизведем условия их гражданской жизни538.