Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Размышления на эту тему вполне могли пойти в другом направлении. Среди предложений Джаннотти, связанных с организацией народного ополчения, предусмотрена торжественная церемония в День святого Иоанна Крестителя. Вооруженные граждане, предводительствуемые своими военачальниками, посещают мессу, принимают перед алтарем присягу о повиновении и слушают речь, в которой явлен религиозный, равно как и гражданский, смысл их обязанностей690. Подобные церемонии действительно проводились, и до нас дошли тексты нескольких речей, произнесенных перед ополченцами представителями учрежденного после Каппони режима691. В каждой из них явственно звучит риторика Савонаролы: аристотелевская идея riformazione человека как гражданина простирается до личной святости и с религиозным пылом преподносится как rinnovazione. Флоренция избрана Богом, чтобы восстановить libertà692 и чтобы явить людей, строящих общественную жизнь в соответствии с христианскими ценностями. «Vivere a popolo, – сказано в одной из них, – non è altro che vivere da cristiano»693,694. Так как народное ополчение учит людей быть гражданами695, оно составляет часть процесса эсхатологического восстановления человека. Оно само по себе свято и творит чудеса, а вооружение не раз названо «одеянием» – sacratissima veste, incorruttibile veste dell’arme696,697. Разумеется, основной здесь является мысль, что носящий оружие гражданин посвящает себя служению общему благу. Ему много раз объясняют, почему при этом он не должен бояться смерти. Кроме того, есть один важный фрагмент, где суровость и дисциплина солдатской жизни приравниваются к христианскому идеалу бедности. Мы узнаём, что бедность – исток любого искусства, ремесла и знания, известного людям, и что лишь любящие бедность искали свободы, основывали республики и свергали тиранов698. Здесь мы видим влияние радикально настроенных францисканцев. Речь идет об идеале, побуждающем гражданина жертвовать удовлетворением личных потребностей ради общего блага. Воин, гражданин и христианин теперь слиты воедино, но, как это характерно для христианской мысли, восхваляется желание пожертвовать благами, а не невладение ими. Высказывания такого рода не противоречат утверждениям, которые снова напоминают нам о тезисе Аристотеля, что город опирается на mediocri – тех, кто и не слишком беден, чтобы быть гражданами, и недостаточно богат, чтобы впасть в себялюбие699. Бедность – это добродетель скорее для mediocri, чем для poveri.

Мысль Джаннотти не развивается таким путем. Он не расширяет аристотелевское гражданское общество до границ безоговорочной святости и эсхатологического видения, кроме разве что одного замечания, несколько раз встречающегося на страницах «Флорентийской республики». Он пишет, что республика и народное ополчение восстановлены и преуспели «вопреки мнению мудрых»700. Гвиччардини, высказывая ту же мысль, почти приравнял веру к безумию. Джаннотти не думал, как Савонарола, что гражданин должен воплощать в себе христианские идеалы. Однако, в отличие от Макиавелли, он не считал христианские и гражданские ценности совершенно несовместимыми. Его тезис, что военная и гражданская жизнь схожим образом осуществляли и «преобразовывали» подлинную природу человека, не позволяет прийти к таким радикальным выводам, какие мы находим у последнего из двух предшественников. В определенном смысле именно то, что он продолжал использовать венецианскую модель, указывало на его разрыв с первым. Мы считаем падение Никколо Каппони моментом, когда радикальные последователи Савонаролы окончательно обособились от либеральных ottimati, таких как Гвиччардини. Впрочем, это одновременно и момент, когда эсхатологическая и «венецианская» модели республиканского будущего, изложенные в 1494 году Савонаролой и Паоло Антонио Содерини, размежевались. У Джаннотти, либерально настроенного аристократа, который до последнего оставался с республикой, не было ничего общего с Савонаролой. Ему оставалось лишь выражать идеалы 1494 года в терминах венецианской системы.