Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Если бы Гвиччардини когда-нибудь прочел «Флорентийскую республику», он заметил бы язвительно, что ее автору так и не довелось воплотить свои теории в жизнь. Конечно, разбирая приводимые Джаннотти доказательства, что режим начала 1530‐х годов не имеет шансов устоять, грустно думать, что этот умный человек на протяжении еще сорока лет своей жизни наблюдал, насколько он заблуждался (Гвиччардини по-своему не меньше ошибался на счет того же режима). В данном исследовании нас интересует не столько способность авторов давать точные прогнозы, сколько способность идей расширять парадигматический словарь определенной цивилизации. С этой точки зрения неудачное предсказание можно использовать повторно. Джаннотти нашел аристотелевский политический анализ сложным и достаточно убедительным. Он решил, что в какой-то мере понимает, как события происходят во времени, и поэтому его мысль сосредоточена не на эсхатологических ожиданиях, как у Савонаролы, и не на innovazione и occasione, как у Макиавелли. Время не на первом плане. Текст завершается – так же, как «Государь» и «Диалог об управлении Флоренцией», – разделом о проблемах практической реализации, который нам сейчас кажется почти обязательным элементом политической речи762. Подобно Макиавелли и Гвиччардини, Джаннотти анализирует случаи, в которых республика может быть построена на надежных основаниях, и типы людей, которые способны это сделать. Однако его мысль обращена к флорентийской действительности, и в силу того обстоятельства, что он пишет в изгнании и в период тирании, сказать ему, как он и сам сознает, почти нечего. Лишь освободитель (как Андреа Дориа в Генуе) может стать законодателем Флоренции, а об освободителе мы можем сказать только, что он либо придет, либо нет. Другие – по-видимому, включая Макиавелли – хорошо написали о комплотах и сговорах, и он научился всему, что можно узнать об occasione для свержения правлений. Наше дело – изучать теорию их установления, поскольку лучше мы будем недовольны Судьбой, которая так и не послала нам освободителя, чем она нами, если бы мы не знали, что делать, когда он пришел763. В заключительных словах своего трактата Джаннотти принимает роль теоретика в изгнании и еще раз подтверждает реалистичность своего отношения ко времени и к fortuna. Он не заблуждается относительно трудностей практического действия, как он не считает, что сложности разрешимы только неким чудесным образом (Макиавелли, которого часто упрекали в излишнем реализме, на деле ближе ко второму тезису). Когда он признает господство fortuna, он хочет сказать лишь, что всегда есть вещи, которые нам неподвластны.

Если во многом по этой причине Джаннотти предпочитает Венецию Риму и не принимает концепцию динамичной virtù Макиавелли, по той же причине он не изображает Венецию как чудо или миф. Проблема времени не представлялась ему так, чтобы решить ее могло только венецианское чудо. По его мнению, цель законодательства – и его собственного проекта для Флоренции – заключается в том, чтобы заложить основание конституции, которое будет устойчивым. Джаннотти был глубоко восхищен успехом Венеции, достигшей почти нерушимой стабильности. Однако mito di Venezia предполагал убежденность, что такую стабильность может обеспечить лишь удивительная мудрость и что Венеция добилась чуда благодаря искусности и изобретательности многих. Первую мысль Джаннотти не разделял и не воспроизводил аргументы о Полибиевом равновесии или о секретах венецианской избирательной системы как чудесном решении проблемы устойчивой длительности. Уже хотя бы то обстоятельство, что он применял венецианскую модель к проблеме достижения подобного же успеха в совершенно иных условиях Флоренции, вынуждало его рассматривать успех Венеции как феномен, обусловленный комплексом причин. Благодаря своему по преимуществу аристотелевскому понятийному аппарату он располагал столь многочисленными способами определения различных условий, что не смог воспринять эту проблему как апокалиптическую, а ее решение – как чудесное или простое. Проблема обеспечивающего устойчивость законодательства требовала сложных решений, и со временем их можно было сформулировать. В обоих главных произведениях Джаннотти изложение венецианской истории хотя и выступает в качестве своего рода антитезы истории Рима у Макиавелли, в то же время является изложением сложного исторического процесса.