Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Теперь возникает проблема: какие еще модели понимания публичной сферы, в которой англичане могли действовать, были им доступны после Реформации? Какой образ действий соответствовал их представлениям об этой сфере? Поскольку есть основания подозревать, что дилемма кромвелевского пуританизма заключалась в выборе между несколькими типами общественного действия, один из которых был путем радикального святого, мы можем предположить, что и альтернативные модели, каковы бы они ни были, развивались вместе с уже названной моделью святого и в какой-то степени оказывались с ней внутренне связанными. Если мы сможем проследить такое развитие, то избежим чрезмерного упрощения, которое явно присутствует у Хэнсона – и в котором тем не менее есть доля правды. Хэнсон утверждал, что англичане, лишенные гражданского сознания в силу господствующей доктрины «двойного величия», внезапно столкнулись с этим сознанием в результате травмы крушения самого «двойного величия». Равным образом мы избавимся от другого упрощения, имеющего длинную и более или менее марксистскую родословную, согласно которому глубоко религиозное сознание личности в одночасье превратилось в секулярный буржуазный рационализм, ибо всегда служило лишь идеологией становящегося класса. Одновременно существует немало подтверждений тому, что секуляризация сознания действительно произошла быстро, и это требует объяснения. В «Революции святых» есть интересный фрагмент, где Уолцер, следуя за Г. Г. Кёнигсбергером, изображает революционное сознание как реакцию на влияние, которое «модерное государство» оказало на сознание в целом794. Однако это «государство» он, по-видимому, рисует во многом с точки зрения «романтической» традиции – как уравнивающую, централизующую и рационализирующую силу, естественным ответом на которую является суровая отчужденность отдельного человека. Как на Уолцера, так и на Хэнсона, хотя и очень в разной степени, значительное влияние, по всей видимости, оказывает концепция «традиционного общества» как пассивная и предшествующая политическому сознанию антитеза «модернизации»795, а эта концепция, как бы осторожно ее ни определять, заставляет нас мыслить противопоставлениями. Мы видели достаточно примеров, что людям «Старого Запада» были доступны другие формы сознания и выражения, помимо традиционной. Парадигма «гуманизма», которой отводится столь значительное место в этой книге, должна располагать аналогичным разнообразием реакций обостренного осознания человеком своих отношений с saeculum и светской культурой.