Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Предполагалось, что смешанное правление – термин, благодаря которому подданные короля смогли принять республиканскую традицию, – обеспечивает стабильность, устанавливая равновесие добродетелей и сил. Врагом равновесия была фортуна, врагом фортуны – добродетель, в данном случае, как можно предположить, добродетель уважения к добродетелям других сторон равновесия. Хотя парадигма смешанного правления определяла момент его крушения как время одиночества человека и его предоставленности самому себе, она не обязывала его говорить о нем с помощью понятий фортуны и добродетели. Во-первых, существовало слишком много альтернативных понятийных систем. Описываемый Хантоном момент, в котором на первый план выходили совесть и обращение к небесам, можно было развить в направлении, которое рассматривал Джон М. Уоллес867 и которое предполагало, что благоразумное подчинение воле Провидения поднималось до высот изощренного и не отождествляющего себя ни с какой конкретной религией благочестия; момент Паркера, то есть государственного интереса и salus populi, – в направлении, которое исследовал Квентин Скиннер, где рассудительность и Провидение уступали место радикальному натурализму Гоббса868. Другие, подобно Уильяму Принну, решали эту задачу, противопоставляя «Древнюю конституцию» концепции избранной нации, и вообще не прибегали к квазиреспубликанской риторике. Во-вторых, кажется вероятным, что человек, считавший, что гражданская война представляет проблему с точки зрения казуистики и лояльности, не стал бы утверждать свою добродетель в достаточно сильных выражениях, дабы не подставить ее под удар фортуны. В сущности, добродетель есть идеальная модель действия, а не просто его обоснование. Чтобы понять, как классический идеал гражданина стал играть отведенную ему роль в период междуцарствия, мы должны предпринять еще некоторые шаги, рассмотрев высказывания менее апологетические и более побуждающие к действию. Впрочем, неустранимо присущий этому периоду консерватизм по-прежнему будет представлять для нас интерес.

II

Роберт, лорд Брук, вдохновлявший в 1643 году своих подчиненных выступить с оружием против Короля во имя короля и парламента, ссылался на «Цицерона, великого римского республиканца»869. Такие слова, как «республиканец» или «патриот», действительно все чаще употреблялись по отношению к тем, кто мог помыслить короля, парламент и народ как элементы политии, любой составляющей которой можно было противостоять и сдерживать ее во имя целого. Но подобному языку, несмотря на его явно классические коннотации, мешали развиваться другие рассматриваемые нами стили мышления; разумеется, следует осторожно относиться к мнению Гоббса, будто республиканские принципы, усвоенные в университетах вместе с греческой и римской историей, помогли настроить людей на гражданскую войну870. Теперь мы можем обратиться к языкам, преобладавшим среди представителей обширных радикальных течений конца 1640‐х годов. Здесь ключевую роль, конечно, играют высказывания, которые мы находим в манифестах армейских офицеров и солдат. В них объединение людей различного социального происхождения, скрепленных тем, что они оказались частью военного общества, только что выигравшего не имеющую аналогов Гражданскую войну, заявляло о своей решимости и уверенности в собственных силах как в гражданских, так и в религиозных вопросах. По их собственным словам, они были «не просто наемными войсками, которые согласились служить какой-то произвольной власти государства», а оказались «призваны… защищать законные права и свободы – свои и народа».

И потому мы взяли в руки оружие, в соответствии с нашим суждением и побуждениями совести в отношении этих целей, и таким образом продолжаем отстаивать их и намерены, опираясь на… принципы, почерпнутые нами из ваших [парламента] частых сообщений, и на свой собственный здравый смысл, в том, что касается этих наших основных прав и свобод, утверждать и защищать… означенные общие цели от… каких бы то ни было частных партий и интересов871.