Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Здесь «безопасность народа» не является над-моральным принципом социализации (как во фразе «целесообразно, чтобы один человек умер за свой народ»874). Утверждение «любая форма призрачна» переводит обращение к «закону природы и народов» на язык апокалиптического rinnovazione. Человек не просто обязан сохранить свою личность, созданную с определенной целью; акцент переносится на саму цель и на «талант», который следует использовать при ее достижении. Многие из тех, кто читал эти слова, понимали «безопасность народа» не просто как материальное сохранение сообщества людей, преследующих эту цель, но как продолжающееся движение к цели, ради которой избран конкретный народ. «Любая форма призрачна» – это апокалиптический язык. Он говорит, что все земное прейдет перед концом, и содержит потенциальный антиномизм, так как вполне может свидетельствовать об исчерпанности всех первообразов. И тем не менее он остается аристотелевским в достаточной мере, чтобы его понял томист Савонарола. Контекст, в котором люди достигают своей конечной цели, – или восстанавливают свою prima forma, хотя это понятие могло показаться радикальным святым «нового образца» недостаточно антиномистическим875, – это контекст апокалипсиса. «Цель» («end») аристотелевской телеологии по-прежнему совпадает с эсхатологическим «финалом» («end») пророческого времени.

Руководствуясь методом анализа, примененным в предшествующем разделе этой главы, можно утверждать, что радикальный святой реагировал на ту же ситуацию, что Хантон и Паркер. В отсутствие каких-либо традиционных структур легитимности Хантон взывал к совести и небесам, Паркер шел путем предвосхищающего Гоббса натурализма, а последователь Макиавелли теоретически мог бы сослаться на противоборство virtù и fortuna. Однако наша модель предполагает, что наряду с аспектами фортуны, природы и Божьего Промысла мы можем различать – почти как продолжение последнего – момент апокалиптической благодати. Таким образом, армейский радикализм отвечал на весьма специфическую ситуацию, усвоив один из немногих языков, благодаря которым в ней можно было осмысленно действовать. Но совершенно ясно, что подобное объяснение будет не вполне адекватным. Апокалиптические убеждения военных способствовали (как и virtù нового правителя у Макиавелли) созданию ситуации, в которой потребность в них возрастала, и функционировали как независимая переменная. Перед нами не просто усилия ума, стремящегося упорядочить выходящую за рамки закона и хаотичную ситуацию, но новый уровень гражданского сознания, ищущий средств самовыражения. Ощущение призванности, присущее пуританскому святому, заставляло солдат чувствовать, что каждый из них обладает абсолютной личностью – «талантом» или «природой». О нем можно было говорить как о неповторимой связи всякого человека с Богом, ответственности или долге перед Ним или как о радикальном равенстве прав и полномочий, дарованных каждому, чтобы он мог этот долг исполнить. До этого момента модель Уолцера работает, и она продолжит работать, если мы добавим, что призванность, как акт действия благодати, следует рассматривать как воздействие на человека во времени и что понятое таким образом время необходимо мыслить с пророческой или апокалиптической точки зрения. Однако многое в наших размышлениях прояснится, если, опираясь на сказанное в предыдущей главе, мы станем утверждать, что английский «святой» совсем не был чужд унаследованных им законов и свобод. Наоборот, он настолько погружен в эти законы и свободы, что его призвание не освобождало его от них, но освобождало его для того, чтобы он мог преобразовывать их. Теперь мы понимаем, почему он чувствовал себя призванным восстановить свободы в их первозданном виде и настаивал, что первозданная форма подразумевала свободу народа быть самим собой в плане как природном, так и апокалиптическом. Мы видим, что убежденность человека в заключенной в нем от природы радикальной свободе усиливала его способность участвовать в радикальных действиях, вызванных радикальной критикой его законов и свобод в той форме, в какой они были унаследованы. «Народное соглашение»876 утверждало антиномизм в отношении «Древней конституции». Наконец, хотя мы и не дошли еще до момента Макиавелли в английской мысли, перед нами нечто близкое к моменту Савонаролы, когда гражданское сознание, апокалиптическая убежденность и унаследованная вторичная природа находились в отношениях сложного взаимодействия. Более того, пророки были вооружены; им следовало лишь продолжать верить в себя.