Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Невиллу приходилось поддерживать тезис о древности палаты общин по двум причинам. Во-первых, его оспаривали тори, доказывая, что все свободы пожалованы королем. Во-вторых, он стремился подкрепить свою неохаррингтоновскую точку зрения, согласно которой власть баронов издревле была частью режима древней свободы, который надлежит реформировать и сохранять. Тем не менее из‐за его близости к Харрингтону теперешняя его роль выглядела особенно парадоксальной. Революционер 1656 года, утверждавший, что свободы не существовало, пока общины подчинялись лордам и королю, в действительности оказался ближе к тори Брэди, который на тех же основаниях заявлял, что общины не знали свободы, пока не получили ее от короля. Попытка Невилла изобразить свободу, о которой писал Харрингтон, оказалась бы обоснована лучше, если бы он мог согласиться с Этвудом и Алджерноном Сиднеем, отвергавшими элемент вассальных отношений в феодальном обществе и утверждавшими, что такие слова, как baro, употреблялись по отношению ко всем свободным людям, были ли они при этом благородного происхождения или нет1028. Однако подобные уклончивые ответы приводили его на более твердую почву, когда он стремился доказать, что закат баронства отчасти был закатом «Древней конституции». Когда королю приходилось иметь дело лишь с баронами, они помогали ему наводить порядок среди народа; но по мере того как их власть ослабевала, он столкнулся с классом незнатных землевладельцев, независимость которых росла и способов воздействия на которых он не имел, так что палата лордов оказалась не в состоянии – по крайней мере, к такому выводу пришел сам Харрингтон – выступать в качестве pouvoir intermédiaire1029, как от нее требовала теория смешанного правления1030. Невилл не собирался возвращать ей эту функцию. Он предлагал учредить ряд совещательных органов, в которых король и парламент делили бы между собой исполнительную власть. Однако из его трактовки понятно, что знатные люди, лишенные феодальной власти, но сохраняющие за собой наследственное право созывать собрания, могли по-прежнему действовать как титулованные и почетные предводители землевладельцев, от которых сами теперь ничем не отличались. Джаннотти мог бы сказать: теперь все были mediocri. Но для Невилла важно утверждение, что из‐за ослабления баронов королевская исполнительная власть с ее прерогативами столкнулась с простолюдинами из парламента, контролировать которых не могла. И пока власть не перераспределена конституционным решением, подобным тому, которое он хочет предложить, отношения короны и общин обречены на нестабильность. В возникающих затруднениях хитрые, но несведущие министры и придворные будут вводить короля в заблуждение находчивыми предложениями, которые, если их принять, вполне способны развратить народ. Правда, Невилл, настроенный более оптимистично, чем Шефтсбери или Марвелл, полагает, что такими приемами они ничего не добьются1031. В частности, опора на тексты Харрингтона и воспоминания об армии «нового образца» в совокупности наводят его на мысль, что из английского простонародья невозможно набрать постоянную армию, которая бы отстаивала королевскую власть1032. Но если сам Невилл не разработал в деталях теорию коррупции, он обрисовал ее возможный исторический контекст. Теперь можно было утверждать, что коррупция – неизбежное средство, к которому короли вынуждены прибегать, когда бароны потеряли власть над народом. Взяв за основу историю пэрства, можно выстроить миф о древней и беспорочной конституции, пусть и ценой некоторых нестыковок. Если можно было бы включить в этот миф народное ополчение, которое состояло из свободных граждан, независимо владевших оружием и безусловной собственностью на землю, то его коррумпированной противоположностью мог стать новый феномен военной бюрократии.