Море смерти, берег любви

Борзятников недоуменно уставился на мою руку, но потом что-то сообразил, кивнул и даже изобразил какое-то подобие улыбки.

– Ах, это… Пожалуйста-пожалуйста… Купил, знаете ли, у метро, любопытно взглянуть иногда…

Я схватил газету и с жадностью пробежался глазами по строчкам. И тут меня прошиб холодный пот.

Московское бюро AEN в ужасе – пропала восходящая звезда американской журналистики 28-летняя Кэтрин Мэйфлауэр. «Российская действительность страшнее кошмаров Хичкока, – заявил руководитель бюро г-н Дэмпси. – Американское правительство сделает соответствующее заявление, если г-жа Мэйфлауэр не будет в ближайшие дни найдена. Постсоветская Россия по условиям работы журналистов является страной наивысшего уровня сложности, опережая многие страны третьего мира…»

Г-н Дэмпси намекнул, что, возможно, данная акция является, очевидно, одной из серии похищений иностранных журналистов в Чечне и на Северном Кавказе с целью выкупа, однако наотрез отказался сообщить, чем именно Кэтрин Мэйфлауэр занималась в Москве. Г-н Дэмпси заявил, что любая информация о г-же Кэтрин Мэйфлауэр будет соответствующим образом вознаграждена.

Мы же, русские коллеги Кэтрин, надеемся, что наши доблестные силы правопорядка все-таки установят, куда, когда и при каких условиях исчезла г-жа Мэйфлауэр, а также приложим все силы для самостоятельного журналистского расследования этого прискорбного случая.

Рядом с заметкой была помещена фотография – настолько серая и мутная, что Кэтрин не узнала бы даже родная мать, не говоря уже о случайном свидетеле похищения.

– Позвольте, я вернусь в камеру, – отдавая газету, мрачно попросил я Борзятникова. – Не могу я сейчас обсуждать собственные дела…

Тот спорить не стал, но выразил надежду, что в следующий раз я буду сговорчивее.

Меня увели.

Камера встретила знакомым, ставшим почти уже родным, характерным человеческим гулом, который звучал гораздо тише, чем звенящая тишина моего внутреннего отчаяния. «Ну вот я и узнал, что с Кэтрин, – мрачно думал я, доедая баланду и не замечая ее мерзкого тараканьего вкуса, от которого всегда мутило. – Меня бросили в колодец, а ее поволокли к Рэму… к Ремизову. Я-то, дурак, считал, что это из-за меня они старались, что я был их единственной целью. Меня кинули в колодец, как использованную тряпку, и забыли, а она… а ее… – Я с холодным отчаянием сжал виски. – Узнали про ее расследование и сцапали, а меня – подыхать в колодец… А когда я утек от них, нашли и решили из тюрьмы выцепить, чтобы устроить очную ставку или что-то в этом роде. А потом убрать обоих… Меня – за близнецов… Ее – за то, что она собирала против них сведения… Что же делать? Что делать?..»

Кроме истерических причитаний в ту минуту я ни на что не был способен. Мозги, пораженные отчаянием, шурупили медленно, но всё же худо-бедно шурупили…

Бандиты даже наняли для меня крысёнка-адвоката, чтобы тот сделал меня более сговорчивым, подогнали маляву: мол, готовы устроить побег. Ну да, они всё точно рассчитали, какой же дурак откажется рвануть из тюрьмы, если ему светит статья за умышленное убийство! А потом они меня возьмут за жабры, я буду трепыхаться, как неопытный малёк в желудке матёрой щуки, когда мне продемонстрируют Кэтрин с пистолетом у виска. Кэтрин… Я бессильно сцепил холодные руки и чуть было не закричал от отчаяния. Что они сделали с ней? А вдруг убили?.. Изнасиловали? Искалечили? Вдруг ее пытали? Милую, хрупкую Кэтрин… Я даже не сомневаюсь, что она не сказала им ни слова обо мне, но надолго ли хватит у нее силы воли выдержать издевательства бандитов? «Нужно бежать, – решил я. – Пусть я попадусь снова, и меня прикончат, но я должен хотя бы попробовать спасти Кэтрин. Может, нам удастся выкрутиться на пару…»

Я отозвал Штурмана в сторону и сообщил ему максимально равнодушным тоном:

– Скажи там кому надо… Я согласен.

Штурман молча кивнул, и его землистое лицо осталось таким же спокойным и непроницаемым, как всегда.